– Что ты собираешься делать? – спросил Бой. Подумав секунду, Николь решила воспринять его вопрос буквально.

– Я собираюсь наслаждаться отдыхом, – сказала она. – Я много работала и очень надеялась на этот круиз. По-моему, мы должны поднять якорь и отплыть сегодня утром.

– Ты этого хочешь? – спросил Бой. Он чувствовал облегчение и злость. Он был разочарован отказом Николь устраивать сцену. Его злило, что имя Миранды так и не было упомянуто. И он не понимал, в какую игру играет с ним Николь.

– Да, именно этого я хочу.

Бой пошел к капитану, чтобы отдать ему приказание, а Николь подумала, что ей удалось спасти свой любовный роман и свое будущее. Бой, не знавший, как выразить свои чувства, был в ярости. Она не сделала ничего такого, чтобы у него появилось право так на нее злиться. Он чувствовал себя обманутым, но не понимал, в чем именно.

Для Кима июль тянулся нестерпимо долго. Он отсчитывал минуты и часы, которых другие не замечали: от этих часов зависело прибытие почты поездом из Парижа или пароходом из Нью-Йорка; по этим часам открывался и закрывался телеграф. Его мучила неизвестность, потому что от Перкинса не было никаких известий. Гордость не позволяла ему самому обратиться к Перкинсу и спросить, что тот думает про «Дело чести», как поступил бы какой-нибудь дилетант. Впервые за всю свою профессиональную жизнь Ким терзался сомнениями.

Он часто бегал на почту и на телеграф и сообщал Салли только хорошие новости: известия от своего отца о том, как они богатеют, спекулируя на повышении биржевых цен; о просьбах из «Коллье» и «Сатердей ивнинг пост» написать для них статьи; про письма его поклонников по поводу «Западного фронта», которые Скрибнер продолжал присылать ему в больших конвертах. Салли смотрела, как Ким учит Кимджи плавать. Кимджи ликовал, хохотал во весь голос, пытался подражать движениям своего отца, размахивая пухлыми ручками, мелькавшими в воздухе, как крылья ветряной мельницы. Ким нежно и заботливо относился к Салли, говорил с ней о будущем и о финансовой обеспеченности, время от времени давал ей деньги, подчеркивая, что они принадлежат ей и что она должна их откладывать на свои нужды. Салли казалось, что жизнь наладилась. Она надеялась, что этим летом опять забеременеет.

Потом Ким получил длинное письмо от Скотта, который снял на лето дом на берегу бухты Устриц. Письмо было про дикое пьянство и дикие вечеринки и еще про людей, с которыми ему доводилось на них знакомиться; там бывали юные дебютантки и молодые замужние женщины, элегантные гангстеры, биржевые дельцы, кинопродюсеры, нелегальные поставщики спиртного, игроки, аристократы с Восточного побережья, и все они смешались в одной безумной, великолепной компании. Люди, дорожки которых никогда бы не пересеклись, если бы не великий денежный ливень, обрушившийся на них. Прошлое и родословные этих людей словно исчезали в золотистой туманной мгле, и так появились жители Северного побережья Лонг-Айленда, с их полями для игры в поло, плавательными бассейнами, огромными белыми яхтами, стоявшими возле частных пристаней, и их жизнь была восхитительно хороша. Скотт писал, что у него такое чувство, будто он и Зельда являются персонажами одного из его собственных романов. Письмо было длинное и трогательное. Ким отыскал самое интересное для себя в постскриптуме: там был совет «не беспокоиться» насчет «Дела чести». «Многие, в том числе и я, сражаются за него».

В дальнем восточном конце пляжа Гэруп стояла гряда больших камней, настоящих валунов. Они образовывали укромное место, где можно было загорать нагишом. Поутру солнце, отражавшееся от поверхности камней, нагревало песок и от этого становилось еще теплее, и усиливалось приятное ощущение расслабленности. Днем, когда солнце находилось в зените, камни отбрасывали гостеприимную, прохладную тень. Валуны пляжа Гэруп сделались излюбленным местом Кима, и каждый день, когда Кимджи и Салли, согласно южному обычаю, отправлялись на ленч и полуденный отдых, Ким приходил туда, захватив с собой батон хлеба и кусок местного белого, как мел, сыра, несколько абрикосов и бутылку белого вина. Он написал Николь из Лондона, сообщив о том, что проведет это лето в Антибе и что его приглашение на ленч остается в силе. Он будет ждать ее каждый день.

В то утро, когда пришло письмо от Скотта, он захватил его с собой. Зловещий постскриптум Скотта наполнил Кима ужасающе мрачными предчувствиями и ощущением собственной беспомощности, неспособности повлиять на свою собственную судьбу. Он сидел там, в тени валунов пляжа Гэруп, попивая белое вино, а письмо лежало рядом, придавленное камнем, и его тонкая почтовая бумага шуршала под дуновениями ветерка, налетавшими с моря. Он размышлял, что ему делать, когда вдруг уловил в воздухе знакомый запах духов Николь.

– Я опоздала всего лишь на один год, – сказала она тихонько, стоя рядом с ним, но не дотрагиваясь до него. Он повернулся и посмотрел на нее. Ее лицо было серьезным и задумчивым. – Меня здесь все еще ждут?

– Ну, как говорится, лучше поздно, чем никогда, – непринужденно ответил он, улыбнувшись. Ему захотелось к ней прикоснуться. Когда он увидел ее, его сердце заколотилось, и он надеялся, что она не заметит его состояния. Ее золотистые волосы и глаза, блестевшие, казалось, ярче самого солнца, делали ее восхитительно красивой. – Присаживайся, – сказал он, жестом показывая на песок и с трудом сдерживая переполнявший его восторг, который всегда чувствовал в ее присутствии. Он не знал, как долго сможет сидеть рядом с ней, не целуя ее, не обнимая и не лаская. Запах ее духов проникал в его ноздри, и сильное, страстное желание охватило его.

– Ты сейчас смотрел на те лодки с очень расстроенным видом, – сказала она.

Получив приглашение от Кима, отправленное из Лондона, Николь тут же начала спорить сама с собой, следует ли ей принимать его. Воспоминания о той слишком краткой, ничего не решившей встрече с Кимом, прошлым летом, постоянно преследовали ее, как и мысли о том, что могло бы произойти между ними и, хотя она пыталась заставить себя поверить в искренность этого внутреннего спора, на самом деле у нее никогда не возникало никаких сомнений в том, что она появится па пляже Гэруп, чтобы возобновить встречи с ним. И вот теперь она приехала в Антибу с одним любовником и сбежала от него, чтобы встретиться с другим. Раньше она никогда так не поступала, и ее не восхищало собственное поведение. Но все же колени ее тряслись, и у нее перехватывало дыхание при одном только взгляде на него, и она молилась, чтобы он не заметил, что с ней происходит.

– Я действительно был расстроен, и мне очень нужна компания, – сказал он. – Твоя компания. И я даже могу предложить тебе обещанный ленч. Понимаешь, моя фамильная честность – это не просто выдумки для рекламы, – сказал он, надеясь, что его голос звучит достаточно твердо. Он налил ей вино из бутылки, которую он засунул в мокрый песок, чтобы вино не нагрелось. – А теперь скажи мне, почему ты так подвела меня в прошлом году?

– Ночью, после той вечеринки у Мерфи, у нас с Боем была ужасная ссора, – сказала Николь. – Утром на рассвете «Белое облако» отчалило от берегов Антиба. Я подвела тебя, потому что меня здесь уже не было.

– Почему вы поссорились?

– Бою стало скучно. Он ненавидит скуку и обвинил во всем меня. Ему не нравятся мои друзья.

– О, – протянул Ким. – Что же, по его мнению, дурного в твоих друзьях?

– Ему не нравятся «художественные» натуры. Хорошо, что здесь оказались Портеры, а то все могло бы быть еще хуже.

– Коул – это «художественная» натура.

– Бой говорит, что Коул – это исключение. – Николь пожала плечами. – Не проси меня объяснить это логически. Потому что это нелогично.

Николь сидела на песке, подняв колени и обхватив их руками. Она была в свободной темно-синей хлопковой рубашке и в белых хлопковых брюках. Ким заметил, что она по-прежнему носит на правой руке огромный бриллиант, и его удивило, что она не сняла его после помолвки Боя. Кроме того, на ее руке были мужские часы. Это заинтересовало его, как и все то, что имело к ней отношение.