Среди гостей были почти все самые интересные и привлекательные люди Парижа. Художники, балерины, музыканты, писатели, аристократы, миллионеры. Там были Элси де Вульф и Чарльз Мендл, которые, по слухам, собирались пожениться, несмотря на свой преклонный возраст и разницу в сексуальных наклонностях. Дягилев и дюжина русских артистов балета, Эльза Максвелл, всегда присутствующие на подобных приемах короли, румынский – Кэрол, и югославский – Павел, легендарный нефтепромышленник Михаил Эссаян, неизбежные в таких случаях белогвардейцы, хорошенькие девушки и красивые мужчины. Николь была знакома почти со всеми, и ей то и дело приходилось останавливаться, чтобы перекинуться с кем-нибудь несколькими словами или обменяться праздничными поздравлениями. Ей запомнилась случайно услышанная фраза, которая почему-то не давала ей покоя. Пикассо, поблескивая своими темными глазами, оживленно беседовал с кем-то о каких-то картинах. И он сказал: «Кубизм – это художественный способ изображения того, чего нельзя увидеть». Потом он заговорил о том, что кубизм – это абстрактное искусство, позволяющее художнику, например, написать портрет в профиль и анфас или одновременно показать противоположные стороны здания. Николь не пыталась вступить в разговор, но что-то в словах Пикассо об изображении того, чего нельзя разглядеть, задело в ней некую глубинную, некую чувствительную струну. Почему, она так и не поняла.

Собравшись уходить с вечеринки и пожелав Линде и Коулу счастливых праздников, Николь мельком взглянула на себя в зеркало. Она подумала, что восхитительно выглядит, и очень обрадовалась этой мысли. Многие женщины на вечеринке были в платьях от «Редон», но никому из них они не шли так, как своей создательнице.

Странно, подумала Николь, как можно чувствовать себя такой печальной и одинокой из-за того, что один любовник женится на ком-то еще и, возможно, именно сейчас, а другой находится далеко за океаном, и в то же время выглядеть такой красивой. Удивительно, до какой степени могут не совпадать внутренние и внешние человеческие проявления. Хотя, конечно, подумалось ей, она помнит то время, когда она была печальной и одинокой и даже не могла утешить себя той мыслью, что она красива.

Через неделю на новогодней вечеринке цыганка погадала Николь на картах и сообщила ей, что в будущем ее ожидает путешествие через океан. Николь расхохоталась и сказала цыганке, что ей выпали чужие карты.

Вернуться в Париж было все равно что вернуться домой. После паромной переправы Ким вышел из поезда на вокзале Сен-Лазар и, в отличие от остальных американских туристов, ринувшихся в шикарные отели на Правом Берегу, отправился прямо на бульвар Сен-Жермен, где долго и со вкусом торговался с цветочницей, каждое утро выставлявшей свой товар перед «Де Маго», и наконец купил у нее все цветы. За отдельную плату, обсужденную также со знанием дела, ему удалось арендовать у нее тележку и, толкая ее перед собой, до краев нагруженную ирисами и анемонами, душистым горошком и пионами, мимозой и лилиями, розами и гвоздиками, фиалками и нарциссами, направился по месту Александра III в сторону Вандомской площади.

Он действительно сошел с ума от любви! Свернув налево на улицу Де-Риволи и лавируя тележкой под ее изогнутыми арками, он вышел сначала на элегантную улицу Кастильоне, а затем на широкую Вандомскую площадь. Казалось, сам Наполеон улыбался ему! Было одиннадцать утра, светская жизнь парижан только начиналась. Желтые туристические автомобили, белые «дузенберги», «роллс-ройсы» с каплеобразными капотами и неуклюжими кузовами, бутылочно-зеленые «кадиллаки», канареечные «паккарды» выстроились в ряд перед отелем «Риц», а напротив, перед «Домом Редон», застыла в ожидании шеренга таких же щегольских и роскошных автомобилей. Тротуар был недавно вымыт, стекла блестели, белый навес с надписью черными буквами трепетал на свежем январском ветру.

– Месье Хендрикс! – Хорошенькая регистраторша приветствовала Кима воздушным поцелуем, взглянула на гору цветов и рассмеялась. – О ля, ля! – воскликнула она, увидев, как привратник придерживает дверь, а Ким проталкивает тележку с цветами через две каменные ступеньки в светло-серое фойе. – Этот день должен запомниться!

Ким приложил палец к губам, давая знак регистраторше помолчать. У Николь, которая, казалось, знала все, что делается в «Доме Редон», не должно возникнуть ни малейших подозрений. Молчаливые заговорщики, Ким и привратник втолкнули тележку в черный с позолотой лифт. Он был настолько крошечным, что Ким не помещался в нем вместе с тележкой. Ким оставил тележку в лифте, а сам поднялся по изогнутой, покрытой коврами лестнице, по которой обычно спускались манекенщицы на показе новой коллекции. Он добрался до офиса Николь в одно время с лифтом, открыл решетчатую дверь кабины, выкатил цветочную тележку и распахнул дверь к Николь.

Она работала, прикалывала булавками рукав, светлые пластиковые очки сползли по блестящему носу, медово-золотистые волосы спутались. Она с удивлением подняла голову, когда Ким втолкнул тележку к ней в комнату, и цветы рассыпались по всему полу.

– Я принес тебе немного цветов, – сказал Ким, легкомысленно улыбаясь.

Николь не верила своим глазам. На какую-то секунду она была так изумлена, что потеряла дар речи, на какую-то секунду появились слезы, но вот двое перешагнули через яркие лепестки и оказались в объятиях друг друга. Они поцеловались и почувствовали, будто и не расставались ни на секунду.

– Мы заслужили обед в «Рице», а «Риц» заслуживает, чтобы мы там пообедали! – произнес наконец Ким. – Мы закажем самую шикарную еду в Париже.

– Ты живешь все там же! – удивился Ким.

В «Рице» Николь, уже ставшей парижской знаменитостью, оказывали чуть ли не королевские почести, но Ким заметил, что она почти ничего не ела и даже не выпила шампанского, заказанного им. Она объясняла это волнением, от которого всегда теряла аппетит. Она была так счастлива, говорила она, почти в буквальном смысле без ума от радости. Наконец Ким вернулся! Теперь можно было мечтать о будущем! Она решила не работать в этот день, взять себе выходной, что она редко позволяла себе, и они пошли пешком по своему старому маршруту вдоль Сены, к дому, где жила Николь, на улицу Де-Бретонвильер на Иль-сен-Луи.

– Естественно, – сказала Николь. – Почему ты подумал, что я могла переехать?

– Успех! Деньги! Почему бы и нет? Ты же перевела свой магазин, – сказал Ким. – Я был уверен, что ты сменишь и квартиру. Я ожидал увидеть нечто роскошное, с центральным отоплением. Хотя бы на авеню Фош!

– О нет, – сказала Николь, остановившись у порога, где они впервые поцеловались. – Видишь? У меня тот же самый ключ!

Они вошли в ее квартиру, упали в объятия друг друга, слились воедино и разъединялись только для того, чтобы слиться вновь. Ими овладел радостный экстаз, они продлевали мгновения, которые никто не мог отнять у них. Наконец они обрели способность говорить.

– Я никогда, никогда больше не покину тебя! – произнес Ким почти в слезах, думая о том, сколько времени он потерял вдали от Николь, без ее запаха, без звука ее голоса, без ее тихого, понимающего присутствия. – Никогда!

– Никогда? – Она хотела, чтобы он сказал это еще раз. Она испытывала чувство большее, чем любовь, большее, чем желание, большее, чем привязанность. Он был частью ее самой. – Никогда?

– Никогда! Я был дурак, что уехал, – сказал он. – Без тебя я только наполовину мужчина.