– Боже милостивый, Николь, какое значение вообще имеет название? Ты можешь назвать их как тебе заблагорассудится. «Сердечная страсть». «Любовные грезы». «Зачарованный сад». Послушай, Николь, что касается меня, то мне безразлично, назовешь ты их как-нибудь или нет. Дай им номер! Это твои духи, духи Николь Редон, и их будут раскупать!

– Я не могу на это пойти, Лео, – сказала Николь. – Ты же знаешь, что я всегда стремлюсь к совершенству. Мои модели одежды не зря считаются самыми лучшими в Париже. Именно поэтому они стоят так дорого. Я часами работаю над самой обычной юбкой. Я тружусь не покладая рук, чтобы все швы, складки, рукава моей одежды были безупречными! И я не собираюсь выпускать в продажу духи, не доведя их до полного совершенства!

– Николь, пока эти духи по твоей вине стоят на полках, я терплю убытки, – Лео был уже доведен до белого каления.

– А я не уступлю, пока не доведу их до совершенства!

– Теперь мне ясно, почему Ролан Ксавье стал седым! Иметь с тобой дело! Да это просто невозможно!

Лео, большой любитель поесть, начисто проигнорировал стоявший перед ним грушевый пирог. Он пытался сохранять спокойствие, но разговор с Николь довел его до такого удручающего состояния, что он потерял аппетит.

– Почему бы тебе не поинтересоваться у Ролана, сколько он на мне заработал? Не только на поставках в «Дом Редон», он еще копирует разработанные мной ткани и продает их всем парижским модельерам и, кроме того, поставляет их во все страны Европы и даже в Соединенные Штаты. Спроси его, сколько он нажил на одном только набивном трикотаже! На том самом трикотаже, который, как он божился, производить невозможно!

– Николь, прошло уже два года после того, как Нуаре сделал для тебя духи. Я потратил тысячи на образцы флаконов и заплатил тысячу юристу. Я собираюсь подать на тебя в суд, чтобы добиться возмещения своих расходов, в том случае, если духи не будут выпущены в продажу до 1926 года. И это не угроза, Николь, – сказал Лео. – Это обещание.

– Ты ничего не получишь, – сказала Николь. Ей удавалось вести себя решительно и непреклонно, становясь при этом еще более очаровательной, потому что даже самые неприятные вещи она говорила своим ровным, низким и ласкающим слух голосом. – Это мои духи, и в моем контракте с «Северин парфюмс компани» указывается, что ты должен удовлетворить мои требования. Но, Лео, до сих пор ты не показал мне ни одного флакона, который мне бы понравился.

– Любой суд поймет, что ты ведешь себя крайне неблагоразумно, Николь, – Лео чувствовал, что его желудок сжался в тугой комок. Он отпихнул грушевый пирог, показывая, что официант может убрать его со стола.

– Ну, это мы еще посмотрим! – сказала Николь. – Этой осенью правительство отметило мой вклад в развитие французской индустрии мод наградой и почетной грамотой. Полагаю, что суд отнесется ко мне с большой симпатией.

– Пойми, Николь, судебный процесс не пойдет на пользу ни одному из нас, – сказал Лео, взяв ее за руку и пытаясь говорить убедительно. – В этом деле у нас общие интересы. Можешь ты сделать всего лишь одну вещь?

– Если это что-то разумное, – ответила Николь. Она всегда поступала логично, даже когда злилась. Это было одним из тех качеств, которые принесли ей успех в бизнесе.

– Не могла бы ты немного подумать о том, какой флакон тебе нужен? – сказал он, а потом добавил: – И про название тоже!

– Хорошо, Лео, – сказала Николь, – я подумаю.

Давай встретимся за ленчем ровно через месяц, – сказал Лео. – И снова побеседуем. Договорились?

– Ты ведешь себя, как настоящий американец, – Николь рассмеялась. – Ну ладно. Договорились, – сказала она и подумала о Киме.

Конец 1925 года Николь провела как на «американских горках», то падая вниз, то взлетая вверх. Ее бухгалтер сообщил ей, что никогда раньше «Дом Редон» не получал таких больших прибылей. В прошлом Николь брала себе столько денег, сколько было необходимо на жизнь, вкладывая все остальные средства в свой бизнес. В этом году свободных денег оставалось столько, что бухгалтер посоветовал ей начать помещать часть своих доходов в выгодные предприятия. Подтверждалось то, о чем постоянно говорил ей Бой; она становилась богатой женщиной.

– Как же мне поступить с этими деньгами? – спросила Николь у своего бухгалтера. Ей никогда не приходило в голову, что она может вкладывать свои деньги во что-нибудь еще, кроме «Дома Редон».

– На вашем месте я бы приобрел акции нью-йоркской фондовой биржи, – сказал бухгалтер. – Все быстро умножают там свои капиталы, и я не вижу причины, почему бы вам не присоединиться к ним.

– Вы всегда давали мне только хорошие советы, – сказала Николь. – Поищу американского маклера.

Она не сомневалась, что Ким подскажет ей подходящую кандидатуру.

– Будет неплохо, если вы это сделаете это как можно скорее, – сказал бухгалтер. – Сейчас американская фондовая биржа – это именно то, что нужно. Суть в том, чтобы успеть, пока она не лопнула, как мыльный пузырь, а именно это, по моему мнению, и произойдет, но время еще есть. По крайней мере, она продержится еще года два.

Ежедневно в шесть часов вечера Николь пересекала Вандомскую площадь и заходила в отель «Риц», чтобы забрать лондонские газеты, которые, по ее просьбе, оставлял для нее консьерж, и каждый день она мучила себя, читая газетные колонки, отведенные под слухи, сплетни и сведения из великосветской жизни, которые были заполнены сообщениями о предстоящей свадьбе герцога Меллани. Печатались списки приглашенных гостей, описывались свадебные подарки и подвенечный наряд невесты, подробно излагался маршрут, по которому новобрачные отправятся в Африку, чтобы провести там медовый месяц и принять участие в сафари. Когда Николь в ноябре встретилась с Боем, он был более чутким и нежным, чем обычно. Он сказал ей, что необходимость быть герцогом Меллани является самым трагическим обстоятельством всей его жизни. Он постоянно ощущает свое несовершенство по сравнению со своим прославленным предком. Непобедимым герцогом, советчиком королей и защитником империи. Ему кажется, что он недостоин владеть огромным состоянием, доставшимся ему по наследству. Он чувствует, что его жизнь почти не принадлежит ему, что он не волен распоряжаться ею по своему усмотрению. Историческое прошлое тяжким грузом давит на его плечи, и он опасается, что суд веков вынесет ему суровый приговор. Он был печален, его обычный шарм сменился трогательной беззащитностью, и к тому времени, когда он должен был покинуть ее и вернуться в Лондон, чтобы жениться на другой, у Николь было такое чувство, что она никогда раньше не была настолько к нему привязана. Теперь она читала газеты и плакала.

Большие семейные праздники, Рождество, Новый год, Пасха всегда были печальными для Николь. Не стало исключением и Рождество 1925 года. Бой женится на другой. Ким находился далеко, в Нью-Йорке, со своей беременной женой. Как обычно, Николь пригласила свою мать приехать на праздники в Париж, и, как всегда, мать отказалась, но оставила себе чек, приложенный Николь к пригласительному письму.

Накануне Рождества Николь, которая верила в Бога, хотя и не была примерной католичкой, одна ходила к полуденной мессе. В день Рождества Николь в одиночестве проснулась и в одиночестве легла спать. В промежутке она прошлась до опустевшего «Дома Редон», села одна в своем кабинете и написала длинный список названий своих духов, но ни один из вариантов ей не понравился. Она сложила листок бумаги и сунула его в верхний ящик стола. Быть может, потом она что-нибудь придумает…

Затем она отправилась на вечеринку, устроенную Портерами, Линдой и Коулом, в их доме № 13 по улице Месье. Линда и Коул вели восхищавший Николь образ жизни. Это была богатая жизнь, не только в финансовом отношении, что само собой разумелось, но и во всех прочих, что было даже важнее, чем сами деньги: это была жизнь, богатая общественными, интеллектуальными и творческими событиями. Если бы ей хотелось соперничать с кем-нибудь, то она пожелала бы превзойти Линду и Коула.