– Но не у всех, – возразил Бой. Впервые за весь вечер он промолвил слово. – Есть такие, – он кивнул на Николь, – которые терпеть не могут, если окна не распахнуты настежь.

Все посмотрели на Николь, а она пожала плечами и рассмеялась.

– Он прав. Моя гувернантка все время утверждала, что свежий ночной воздух вреден для здоровья. Но папа был на моей стороне. – Николь говорила, пытаясь добиться нормального звучания голоса. Ким смотрел прямо на нее, и она смотрела прямо на Кима. Она видела, что он обратил внимание на ее бриллиантовое кольцо, и, почувствовав некоторую неловкость, повернула кольцо камнем внутрь…

– Нет, все-таки очень красивое платье, правда? – внезапно поднимаясь из-за стола, спросила Зельда и принялась ходить взад-вперед, кружась и поворачиваясь, будто она была моделью. Останавливаясь то у одного конца стола, то у другого, она не переставала повторять:

– Ну, скажите же мне, что оно красивое!

– Зельда, у тебя очень красивое платье, – сказала Сара своим милым, успокаивающим голосом. – А ты в этом платье выглядишь особенно красивой.

– Смотрите! – сказала Зельда, перестав разгуливать взад-вперед. – Сара со мной согласна. Дорогой, согласись и ты, что платье красивое, – обратилась она к Скотту.

– Оно красивое, – согласился Скотт. – Красивое платье.

– А почему ты не сказал, что я красивая! – надулась Зельда с внезапно изменившимся настроением.

– Ты красивая, великолепная, восхитительная, соблазнительная… – перечислял Скотт. Он всерьез произносил каждое слово и знал, что все думают о нем, будто он дурак и не знает о ее летчике. Он неестественно улыбнулся ясной улыбкой. – Смотри-ка, Ким, я использовал все прилагательные, сделавшие тебя знаменитым.

Все, кроме Зельды, рассмеялись.

– Джеральд, ты ведь считаешь меня красивой? – Зельда остановилась около стула, на котором сидел Джеральд.

– Да, Зельда, считаю. Вся твоя красота заключена в твоих глазах. У тебя самые необычные глаза, – ответил Джеральд. – И ты обладаешь самым изощренным чутьем собственного стиля из всех женщин, которых я знаю.

Удовлетворившись его ответом, Зельда подошла к Бою и встала у него за спиной.

– А что думает о моей красоте герцог? Герцог, я красавица?

– Жопа вы, а не красавица, – ответил Бой скучающим и равнодушным тоном.

– Бой! – воскликнула Николь. Между ней и Боем сидела миссис Ингрэм, и Николь пришлось склониться над нею, чтобы успокоить Боя. – Прекрати, слышишь! Разве ты не видишь, что она чем-то расстроена? Будь милосерднее.

– Нет, не буду, она пьяна и надоедлива, – сказал Бой, привлекая всеобщее внимание и своим возмущением вызывая интерес к себе. Ему все надоело, всех писателей отныне он считал гомосексуалистами, всех критиков клоунами, а кукурузу со сливками, которую подали Мерфи, варварской пищей; их американский акцент раздражал его слух, а интеллектуальные беседы, которые они вели, казались ему пошлыми и претенциозными. Единственные, кого он еще мог здесь выносить, были Линда и Коул.

– Во-первых, она не пьяна! А во-вторых, вы говорите о моей жене! – сказал Скотт. Он встал, подошел к Бою и остановился над ним в угрожающей позе.

– Не надо, Скотт! – взмолилась Салли. – Не нужно портить вечер.

– Черт возьми, что вы о себе воображаете, если позволили так разговаривать с моей женой! – закричал Скотт.

– Скотт! Ради всего святого! – сказал Ким, вставая из-за стола и направляясь к Скотту. Скотт стоял над Боем и явно раздумывал, стоит или не стоит ударить его. Как бы повел себя в таком случае Эрни?

– Я герцог Меллани, – ответил Бой, четко произнося каждое слово. – А кто, черт побери, кто вы такой? И кто такая эта распустеха, которую вы называете своей женой?

После этих слов Скотт не мешкая нанес Бою удар, но Бой без труда отбил его. Ким подскочил к Скотту и правой рукой, как багром, отбросил его на несколько шагов в сторону. Следующим движением он усадил его в кресло.

– Скотт, веди себя прилично, – потребовал Джеральд мягким, но урезонивающим голосом.

Гнев Скотта угас.

– Простите, – сказал он. – Мне очень жаль. Я ужасно раскаиваюсь.

Бой откинулся к спинке стула и закурил сигарету.

– Не нужно раскаиваться, – наконец промолвил он, и неясно, что было в его словах – принятие извинений Скотта или утверждение, что Скотту вообще не стоило родиться на свет Божий. Наступила пауза, мертвое, растерянное молчание, наконец собравшиеся стали пытаться как-то вернуть веселье.

– А Ким не сказал мне, что я красивая, – вдруг спохватилась Зельда. В голосе ее звучала тоска.

– Зельда, вы красивая, – сказал Ким. С огромной добротой он обнял ее и проводил в кресло, не переставая что-то нашептывать. Она послушно села и выглядела вполне успокоенной, хотя так и не притронулась к поданной на десерт малине. Дальше она вела себя так, будто не было никакого инцидента.

После кофе Скотт и Зельда решили отправиться в Канны и поискать там какой-нибудь ночной клуб с джазом. Они звали и остальных поехать вместе с ними, но никто не согласился. Скотт и Зельда растворились в ночи, держась за руки, – бледный Скотт, который терпеть не мог загорать, и смуглая, как цыганка, Зельда, которая обожала солнце. Они выглядели так, будто во всем мире не было никого, кроме них двоих.

Но вечер уже расстроился. Приехал Хуан Грис со своей женой, Джеральд и Сара повели их показывать только что отстроенную виллу. Бой отправился вместе с Коулом и Линдой в небольшое казино в Хуан-ле-Пен. Салли заспешила домой, на виллу, которую снимали Хендриксы, – ей не хотелось оставлять ребенка с няней дольше, чем это было необходимо. Николь и Ким остались вдвоем.

– Пойдем, – сказал он ей, впервые за весь вечер обращаясь как к старой знакомой, – погуляем по саду.

Не говоря ни слова, она пошла за ним вниз по каменным ступеням.

В саду было тихо и спокойно. Вдалеке слышалось позвякиванье хрусталя и фарфора – это слуги убирали со стола. На холмах насвистывали соловьи. Толстые кроны кипарисов и кедров отбрасывали надежные тени, ярко светила луна. Ким и Николь пошли по узкой пыльной тропинке, которая вела к скалам, откуда днем купальщики обычно ныряли в воду. Николь не знала, что сказать. Многое мелькало в ее голове – ее письма, оставшиеся без ответа, его письма, которые так внезапно перестали приходить; Салли, их ребенок, успех его «Западного фронта». Вопросы беспорядочно возникали в ее голове. Но все чувства – раздражение, неловкость, застенчивость, нежность и, надо всем, какая-то магнетическая тяга – были сильнее тех слов, которыми она могла бы их выразить. Первым заговорил Ким.

– Должно быть, с ним не так просто. С твоим герцогом.

– Ему просто осточертела Зельда, – ответила Николь, замечая, что они оба стараются не прикасаться друг к другу, хотя тропинка была очень узкая. Теперь, выйдя на плоские скалы, они остановились на расстоянии, боясь того, что слишком хорошо знают друг друга.

– Все равно, – сказал Ким, – видно, что он ужасно избалован.

– Надо учитывать, что он – производное девятисотлетней истории рода Меллани, все его предки привыкли получать все, чего им хотелось. Все. И сразу. Люди, которые привыкли говорить и делать все, что им заблагорассудится.

– Не стоит защищать его с таким жаром, – сказал Ким. Он почувствовал запах ее духов и вспомнил, что именно этот запах он уловил тогда на Вандомской площади. Ему захотелось поцеловать ее, крепко прижать к себе. Желание охватило его так же, как тогда, когда он впервые увидел ее на улице Монтань. Словно прошли не годы, а минуты.

– Однажды мы собирали клубнику в одном из его загородных поместий, – стала рассказывать Николь, радуясь, что можно говорить о ком-то, кроме них двоих. – Там были сотни, тысячи ягод, растущих на длинных, длинных грядках. Сколько мы там сорвали – ну десять, двадцать… На другое утро к Бою явились ужасно расстроенный садовник и управляющий. Они сказали, что кто-то забрался в огород и рвал клубнику. Все слуги, все, кто жил в поместье, были опрошены. Все поместье было поставлено на ноги в поисках злоумышленника. В конце концов, двое помощников садовника были уволены, заподозренные в том, что это они рвали клубнику, да еще и отказывались признаться. Ни один человек во всем поместье не мог даже вообразить, что это сам Бой рвал клубнику. И Бою не приходило в голову, что может подняться переполох и что никто не подумает, что это он рвал клубнику. И в то же время ему вовсе не показалось странным увольнение двух людей лишь за то, что из тысяч ягодок пропало штук двадцать. Он привык получать все желаемое, привык к исполнению любого своего каприза при самых невероятных обстоятельствах! Сегодня ему что-то надоело, прискучило, и он взорвался. Он привык быть в центре всего. Мир для него не таков, как для тебя, для меня.