– Она права, – сказал Лео. – Нельзя вести разговор, пока она не получит образец.

Наконец, сменив тон, Нуаре заговорил мягче и взвешеннее:

– Я принесу вам образец послезавтра. Встретимся здесь же, в тот же час.

– Договорились, – ответила Николь. Она с иронией подумала, что здесь самое место для обсуждения дел, касающихся производства новых духов, – кафе провоняло копотью, а из туалета доносился запах мочи.

– Что-то он не внушает мне доверия, – сказала Николь, когда они с Лео вернулись на Вандомскую площадь. – Действительно его формула так хороша? Ведь в Париже много химиков. Мы могли бы подыскать кого-нибудь поприветливее.

– Все, что изобретает Нуаре, должно стать сенсацией, – возразил Лео. – Нуаре – золото.

Николь согласилась продолжить переговоры с Нуаре. Она достигла значительного успеха в своем деле, и теперь было самое время начать производство духов – это добавило бы престижа ее фирме. Когда Лео появился со своим предложением, совпавшим с ее мыслями, она загорелась этой идеей. Вопрос только – подойдет ли образец Эдуара Нуаре или придется искать что-то другое.

В назначенный день Николь и Лео вновь отправились на улицу Ла-Файетт. Эдуар Нуаре уже сидел там и поглядывал на часы, проверяя, вовремя ли они явились. Он протянул пробирку, заткнутую пробкой из тугой резины. Николь сначала понюхала из пробирки, затем капнула чуть-чуть себе на запястье и снова внимательно понюхала.

– Мне нужно понюхать свое запястье через двадцать четыре часа, и тогда я скажу вам, что думаю о ваших духах, – сказала она.

Николь заинтересовалась запахом духов Нуаре и не могла понять, почему Коти отказывался производить их. Духи были необычные, их запах не походил ни на какой другой. Производимые в это время духи пахли цветами, компонентами их обычно были; роза, гиацинт, лилия, жасмин, гвоздика. Запахи имели лишь одно измерение, индивидуальное, но не поразительное. Запах духов Нуаре отличался неуловимостью. Это была комбинация из многих цветов, в которой ни один не выделялся. Подобно живописи, потрясающей в то время мир, духи Нуаре являли собой абстракцию природы. Николь была заинтригована. Но через полчаса она, понюхав запястье, обнаружила, что неуловимый, абстрактный запах исчез и теперь определенно пахло жасмином. Необыкновенный запах сменился запахом обыкновенных жасминных духов. На другой день, когда она и Лео вновь встретились с Нуаре на улице Ла-Файетт, Николь объявила, что, хотя поначалу была очарована запахом, его сложность и неуловимость очень скоро исчезли, сменившись обыкновенным ароматом жасмина, присутствующим во многих духах.

– А меня интересуют лишь такие духи, которые пахнут необычно, – сказала Николь. – Вы понимаете? Мне нужно то, чего нет ни у кого. Если вы сумеете сделать ваш запах устойчивым, так, чтобы и через полчаса, и через час, и дольше он оставался таким же, что и в первую минуту, тогда меня это заинтересует.

– Очень трудно добиться такого, – сказал Нуаре. – Этого еще никто не смог сделать.

Но он был явно польщен проницательностью Николь, и теперь они поменялись местами – он выглядел жаждущим исполнить ее желание и, вернувшись в лабораторию, попытаться усовершенствовать формулу. До конца 1923 года Нуаре трижды приносил Николь пробирки с образцами, но ни один из них не удовлетворил Николь, и она всякий раз вновь отправляла Нуаре в лабораторию. Она уже стала терять надежду, но Лео убеждал ее сохранять терпение.

– Производство духов – очень сложный процесс, а вы, Николь, требуете от Нуаре того, чего до сих пор еще никто не добивался. Надо уметь ждать.

– Терпения у меня не всегда хватает, – ответила она.

– А сейчас как раз отличный случай попрактиковаться в отношении терпения, – сказал Лео. – Это улучшит ваш характер.

Николь пожала плечами и вернулась в свое ателье, где она лучше знала, что ей делать. После первой «очаровательной сорочки» костюмы и платья, которые делались у Николь, почти не изменились. В отличие от других модельеров, то опускающих, то поднимающих линию проймы, перемещающих талию то вверх, то вниз, а в этом году, под влиянием находок в гробнице Тутанхамона, придававших всему «египетский вид», Николь сохраняла в своих моделях постоянство и чистоту линий. Подобно работам в Биаритце, ее модели отличались от любых других своей строгостью и были всегда узнаваемы. В 1923 году клиенты фирмы Николь включили ее в список самых выдающихся женщин Парижа, куда входили актрисы, писательницы, художницы. Пока остальные дизайнеры создавали экстравагантные модели для светских дам, считавших неприличным дважды появиться в одном и том же платье, Николь могла не задумываясь двадцать раз повторить в разных вариантах одну и ту же модель. Николь делала повседневную одежду похожей на униформу, и те, кто носил эти модели, входил в избранное общество авангардистов моды. По мере того как росло ее дело и она становилась все более знаменитой, успех приносил ей все больше денег и большую свободу, но это не делало ее счастливой. Впрочем, она и не ожидала этого, зная, что только любовь может принести счастье.

ЦАРЬ ЭДИП

ПО ПЬЕСЕ ЖАНА КОКТО

ДЕКОРАЦИЯ ПИКАССО

МУЗЫКА ОНЕГГЕРА

КОСТЮМЫ РЕДОH

Щит с афишей стоял перед Монмартрским театром, старым и ветхим зданием, вызывающе расположенным между Сакре-Кер и увеселительными заведениями Пляс-Пигаль. Постановка была объявлена как свободная вариация, и поскольку авангард в ту пору был еще молод и не вполне признан, художники работали без коммерческих ограничений. Театральные кулисы были доступны всем, кто соприкасался с искусством. Мэн Рей писал портреты актеров. Фрэнк Крауниншилд в «Ярмарке тщеславия» и французский «Вог» публиковали изображения и эскизы масок, выполненные Пикассо, и костюмы землистых оттенков, смоделированные Николь Редон. Журналисты, артисты и их любовницы, музыканты и дирижеры повсюду слонялись во время репетиций. В будущем многие из них станут знаменитостями, но тогда, в 1923-м, их пренебрежение правилами приличия оскорбляло людей. Кубисты вызывали шок своими картинами, писатели-экспериментаторы сочиняли книги без сюжета, поэты писали стихи под впечатлением своих опиумных снов, композиторы творили атональную, немелодичную музыку. Для Николь все эти эксперименты сыграли положительную роль – она еще никогда не шила костюмы для театра, когда вдруг сам Кокто пригласил ее к себе на работу, сказав, что ее модели единственные, которые отвечают современным требованиям в Париже.

Николь стала ходить в Лувр и изучать там искусство и одежду Древней Греции; после этого она смоделировала платья и туники, накидки и… классические драпировки. Единственное, что осталось общего между костюмами, сделанными ею для Кокто, и одеждой, которую она шила для своих обычных клиентов, – это их удобство – в них можно было и работать и развлекаться. Вечерами, после работы, Николь отправлялась в маленький театр, помещение которого неравномерно отапливала железная печь в углу, и подолгу стояла за перегородкой, расположенной за задним рядом кресел, смотрела репетиции, внимательно следя за тем, как сидели на актерах ее костюмы.

Она увлеклась игрой ткани, когда вдруг почувствовала, что кто-то стоит у нее за спиной. Это был молодой человек, высокий, светловолосый и очень элегантный. Николь вспомнила, что встречалась с ним на одной вечеринке во время заключения мира. Она была там с Кимом, и позднее Ким ревновал ее к нему.

– Моя подруга так обожает вашу одежду, что готова дюжинами покупать новые туалеты, – сказал он. Бой Меллани проходил мимо театра на Монмартре, идя в ночной клуб на Пляс-Пигаль, где его любовница-бразильянка танцевала в ревю у Жозефин Баке. Увидев имя Редон на афише, он заглянул в театр. – Но я никак не ожидал вас увидеть в этом месте, – продолжал он, обводя рукой обшарпанное, плохо натопленное помещение театра. Николь слегка обернулась, и Бой почувствовал запах ее духов. – Я представлял вас в вашем ателье, создающей новый элегантный туалет.