– Очень элегантно, – сказал он, – и удобно. Когда я был юным и мои тетушки брали меня с собой в магазины женской одежды, я всегда чувствовал себя неловко. – Он вспомнил маленькие табуретки и хрупкие столики и сравнил их со стоящими в приемной добротными диванами и солидными столами белого цвета под стеклом, с большими пепельницами.

– Мужчины обычно так себя и чувствуют. Я специально решила создать у себя такую обстановку, чтобы она была удобна и для мужчин. Ведь они имеют большое значение в моем маленьком деле. Мужья, любовники, поклонники – те, кто платит по счетам… Я бы хотела, чтобы они чувствовали себя здесь свободно. – Пока она расставляла гвоздики во все вазы, которые удалось найти, Ким открыл бутылку шампанского. Пробка вылетела с легким хлопком, и он наполнил два бокала. Тост был готов заранее.

– За Францию, – сказал он.

– За Францию, – повторила она, и они чокнулись.

– За мир!

– За мир, – повторила она, и они снова выпили искристое вино.

– За любовь, – сказал он, глядя ей в глаза. Он заметил, что при определенном освещении ее топазовые глаза кажутся золотистыми. На этот раз она не повторила его слов, а покраснела и отвернулась.

– Ну, пойдемте, – сказал Ким, – Париж ждет нас! – Он взял два бокала, поддерживая их снизу, и еще одну бутылку, держа ее бережно, за горлышко, чтобы не нагреть, и направился к двери.

– А мы берем с собой бокалы? – спросил она удивленно. – И вино тоже?

– Естественно. Как же праздновать без шампанского? Во всяком случае, с сегодняшнего дня у нас будет такая традиция. Мы каждый день будем открывать по бутылке шампанского.

– А когда же у нас все кончится? – спросила она, удивленная непредсказуемостью американца.

– Никогда, – пообещал он, открывая перед ней дверь.

Париж ликовал. Улицы были полны счастливыми людьми: изо всех баров, кафе, окон доносились веселые голоса. Париж выглядел городом, выстоявшим после страшной смуты и теперь весело предвкушающим наслаждения мирной жизни.

Ким водил Николь в те места, которые он знал: в кафе «Динго», где они встретили Пикассо, страшно привлекательного со своей темной шевелюрой, сильным лицом и животным магнетизмом; в кафе «Клозери де Лилла», где Эзра Паунд заявил, что он пьян, но собирается пить дальше; на улицу Де-Флерс, где мисс Штейн и мисс Токла приветствовали Кима и, словно он их родной сын, наливали ему в рюмку мирабель и предлагали один деликатес за другим. И Николь водила Кима в те места, в которых она бывала: к Фуке, где были мороженые устрицы (Ким заказал еще десяток и, к удивлению Николь, все съел); к Максиму, где они не смогли заказать столик, но выпили в баре и где Николь, хотя она и не была завсегдатаем, хозяин принял хорошо благодаря ее шику, так как понимал важность присутствия элегантных женщин для успеха своего ресторана, и наконец, на частную вечеринку, устроенную русскими князьями, с которыми ее познакомил Кирилл.

Буфет ломился от закусок – икры, копченой рыбы, холодного и горячего мяса, дичи, картошки, свеклы, огурцов, капусты, баклажанов, салатов, фруктов, сдобы – все это напоминало об императорской России, прекратившей свое существование после штурма Зимнего дворца. Бутылки водки стояли ящиками. Николь сказала Киму, что здесь считается дурным тоном мало есть закусок и мало пить водки. Ким заявил, что не хочет обижать хозяйку, и стал есть все подряд и пить большое количество водки, не пьянея. Вечеринка была многолюдной и шумной, по-русски говорили больше, чем по-французски.

– У всех, кого мне представляли, есть титулы, – сказал Ким, когда они на минуту остались одни. – Этот князь, тот – граф, прямо как в романе Толстого.

– Титулы есть, но нет страны, нет корней. И прав больше нет. Я им не завидую. Они потеряли свое прошлое.

Пока Ким, на которого невольно произвела впечатление вся эта знать, хотел что-то ответить Николь, появилась хозяйка и представила еще одного гостя – весьма элегантного англичанина.

– Николь, это герцог Меллани. Он похвалил мою вечернюю пижаму и сказал, что хочет заказать такую же для своей жены. Я сказала, что могу сейчас же представить его модельеру.

Герцог, высокий блондин с синими глазами и нежной кожей, был очень привлекателен. В нем угадывался типичный англичанин, который играет в поло и крокет, посещает залы больших помещичьих домов и закрытых мужских клубов, владеет портретами Гейнсборо и бывает в королевских владениях в Аскоте. Он слегка наклонился и поцеловал Николь руку. Вежливые жесты у него выглядели чрезвычайно естественно, корректно и в то же время как-то интимно.

– Николь Редон, – сказал он, – рад с вами познакомиться. Вы очень талантливы.

– Спасибо, – ответила Николь, ни с того ни с сего почувствовав, что ей жаль, что герцог женат, хотя она сама не понимала, какая ей разница.

– А это… – она повернулась к Киму, чтобы представить его – Маккимскович, – сказал Ким, слегка поклонившись от пояса прежде, чем Николь успела договорить. – Профессор Федор Иванович Маккимскович.

– Профессор? – повторил герцог. По его тону нельзя было понять, что он подумал, но Николь показалось, что это произвело впечатление. – Чего?

– Я – авторитет в области пресноводной биологии, – стал разъяснять Ким. – Лягушки и головастики. Их жизненные циклы потрясающи. Они повторяют жизненные циклы людей, но в гораздо более короткие периоды. Будущее можно предсказать по жизненному циклу лягушки.

– В самом деле? – спросил герцог почти нараспев. – Какая-нибудь лягушка в вашей лаборатории уже превратилась в принца? – По тону этого вопроса Николь с приятным удивлением почувствовала, что герцогу она понравилась, а Ким это понял. Ким Хендрикс и герцог Меллани боролись за нее, и это было страшно приятно, как всегда, когда чувствуешь себя желанной.

– Я работаю в американской лаборатории, – ответил Ким. – А в американских лабораториях нет титулов. Мы очень демократичны.

– Несомненно, – ответил герцог без тени раздражения. Он повернулся к Николь.

– Мадемуазель, я пошлю свою жену к вам, приобрести одну из ваших прелестных пижам. Может быть, наши пути еще пересекутся. – Он вновь слегка поклонился и оставил Николь и Кима.

– Профессор Маккимскович! – сказала Николь. – Вы были ужасны.

– Я думаю, что с этой вечеринкой надо заканчивать, – решил Ким. – Давайте еще выпьем водки и поищем что-нибудь более демократичное.

Николь согласилась, и они ушли в тот момент, когда несколько гостей, накачавшись водкой, начали шумную пляску с саблями, обнажив настоящие клинки. Николь и Ким бродили по городу, рассказывали друг другу о себе. Ким с любовью говорил об отце и с обожанием о матери, которая умерла, когда ему было девять лет. Он рассказывал о своем детстве: о лете в штате Мен, о прелестях рыбалки, о пресноводной красной рыбе в озере Мусхед, о скольжении на каноэ по зеркальным водам Аллагаша. Рассказывал он и о теперешней работе журналиста, и о своей мечте стать известным писателем, о том, как он оставил колледж, чтобы добровольцем вступить в американские экспедиционные силы; но когда она спросила о его легкой хромоте, он ничего не ответил.

Николь рассказывала о том, что отец ее был настоящим джентльменом, жившим на фамильный доход, ни дня не работавшим: он был увлеченный спортом человек, научивший ее охотиться и ловить рыбу, и склонный к филантропии. Мать же ее была религиозной и строгой женщиной. Впервые, как Николь рассказывала Киму, талант модельера она обнаружила у себя, когда украшала шляпки матери вуалью и перьями, а подруги матери попросили ее сделать для них такие же. Рассказала о недовольстве родителей, когда собралась заняться торговлей, и о том, какое неодобрение она могла вызвать, открывая модный магазин в Биаритце, где они проводили сезон. Она рассказывала о своей мечте стать единственным модным художником в Париже, делающим современную одежду. До сих пор еще никто не создал одежды, подходящей для раскрепощенных войною женщин. Все известные модельеры – мужчины, созданных платьев они сами не носят, и поэтому не могут знать, что является для женщин важным в одежде.