— Смелее, Ева.

— Я…

Закусываю губу, пытаясь заглушить стоны, когда его палец надавливает внизу. Хочется выгнуться дугой и умолять продолжать ласки. Он словно слышит меня и кружит вокруг клитора. То слегка дотрагивается, то быстро растирает. Меня не переставая трясет, а из горла вырываются хриплые стоны.

— Молодец, Ева. Покричи ещё для меня.

Я практически без сознания. Плавлюсь в его руках, поддаюсь и прогибаюсь, как разогретый пластилин. Сквозь собственные крики слышу звук разрываемой фольги, ощущаю ладонь, накрывающую промежность, а потом её заменяет что-то горячее. Что-то большое и …

Сознание пронзает вспышка боли, и я дергаюсь, чтобы отстраниться. Из глаз брызжут слезы, а я сжимаю кулаки и бью Артура по плечам. Он будто не замечает моих попыток вырваться и двигается размашисто и быстро. Каждое его движение отдается новой болью. Я кусаю губы и тихо скулю, мечтая, чтобы всё скорее закончилось.

Сама хотела этого, сама пошла. И все-таки… все-таки это лучше, чем оказаться в руках мудака Тиграна.

Артур подхватывает одну мою ногу под колено и меняет ритм. Мне по-прежнему больно, и я пытаюсь сжаться, чтобы не дать ему войти дальше. Видимо, он что-то начинает соображать, потому что его палец вновь оказывается на клиторе, и он ласково его поглаживает. Это дико, но возбуждение возвращается и вместо резкой боли приходит неприятное жжение, а вместе с ним волнами накатывает тепло.

Слезы высыхают, и я начинаю постанывать, ловя искры удовольствия от происходящего. Пусть это не салют и фейерверк, но тоже приятно.

Ритм меняется на сумасшедший, и Артур замирает, с глухим звуком выдыхая воздух. Я вижу, как напрягаются мышцы на руках, как сосредоточено его лицо, как он прикусывает свою идеальную губу…

— Ты ох*енная, Ева.

Мужчина перекатывается на бок и закрывает глаза, а я лежу, рассматривая потолок в полумраке и не замечаю, что из глаз катятся мокрые дорожки, скатываясь и теряясь где-то в мягком покрывале. Мне холодно. Знобит. То ли от случившегося, то ли от страха за то, что сделала… то ли от того, что будет утром, когда дядя всё узнает…

Даю себе некоторое время, чтобы привести мысли в порядок и решительно поднимаюсь. Одеваюсь в ванной, на скорую руку ополоснув тело. Такси вызываю, выйдя из отеля и пройдя до соседней остановки. Мне требуется время, чтобы осмыслить совершенное.

Лина.

Между ног ощутимо саднит, когда я принимаю душ в квартире родителей Арины. К дяде ехать не хватило смелости. Мне надо еще совсем немного времени, чтобы собраться. А еще, чтобы на всякий случай собрать вещи. Часть уже перекочевала к подруге.

— Линка, ты в порядке?

— Да, сейчас выхожу.

— На кухню иди. Я чай заварила.

Чай тоже хорошо. Меня знобит так, что горячая вода просто не помогает.

— Ну как? — Подруга пытает, когда я, закутанная в халат, обнимаю двумя руками чашку с ароматным напитком. Аришка обожает всякие ягодные чаи.

— Страшно. Больно. Странно.

— И всё?

Пожимаю плечами. Не всё, конечно. Глубокие поцелуи, жадные касания рук, хриплый шепот… Это было невероятно. Но почему-то совсем не хочется рассказывать об этом кому-либо. Даже Аринке. Это личное. Только моё и Артура. Мужчины, который вряд ли утром вспомнит моё имя, но чьё имя я точно буду помнить всегда.

— Лин, и ни капли не было приятно. Он оказался из этих, да?

— Из каких?

— Ну… которые только про себя думают?

— Да нет. Он пытался, но…

Но был чуточку сильно пьян. Так сильно, что его шатало, когда он шёл по коридору. Правда, в номере его движения никак не указывали на степень опьянения. Он будто бы даже понимал, что делает. По имени называл.

Ты ох*енная, Ева.

— Кого по имени?

Понимаю, что случайно вырвалось вслух.

— Меня по имени. Называл, когда… ну… В общем, это все равно лучше, чем Тигран. Артур, он… он так пахнет, Риш. У меня от одного аромата коленки дрожать начинали.

— Не жалеешь, значит?

— Не-а.

Не жалею. Ни капли. Более того, если бы можно было отмотать время назад, я бы повторила весь этот вечер.

Пусть он меня не запомнил, пусть не понял, что для меня впервые, но я… я запомнила каждое мгновение, каждое прикосновение, каждый вздох.

Утром, едва не проспав, потому что мы несколько часов после чая разговаривали с Аришкой, уезжаю домой. Условно, конечно, домой. Туда, где я временно живу.

Папа, мой добрый любящий папочка… почему он составил такое странное завещание?Какон мог так со мной поступить? Как? Надеюсь, он видит всё сверху и… и, может быть, защитит свою дочку?

Помню свой шок после вскрытия конверта нотариусом. Те дни вообще прошли мимо сознания одним смазанным фрагментом: смерть отца, переезд в особняк его брата… Папа никому не признавался, что долго болел. Я, живущая рядом, видела его усталым, но он никогда не позволил себе ни малейшего намека. Знал, как оказалось, дядя Коля. Знал и, мне кажется, ждал. Отъявленный игрок, он уже потирал руки, как распорядится папиными деньгами… Как гром среди ясного неба, что папа оставил всё мне, но распорядиться счетами и имуществом я смогу лишь после двадцать первого своего дня рождения. До этих пор ежемесячно мне на счет будет выделяться сумма на содержание. В тот день дядя впервые показал своё настоящее лицо. Не терпящего моё присутствие с натянутой улыбкой, а натурального монстра, который не знает, где стоп-кран.

Тогда, в больнице, начальнику соседки я не соврала. К физической боли правда возможно привыкнуть. Однажды я читала в статье эксперимент. Человеку клали на конечность горячую грелку. Сначала кожу жгло, и терпеть было тяжело. Постепенно тело привыкало к температуре, и уже через несколько часов грелка просто никак не ощущалась. Так и с болью. С ней просто свыкаешься. Но не стой, которая разрывает изнутри. Договориться с собственным сознанием, подавить в себе страх, оказалось невыполнимой задачей.

После осмотра врача вся сжимаюсь, когда мясник в белом халате зовет в кабинет дядю. Мои трепыхания, что я совершеннолетняя, что не даю согласия, и прочее—прочее были подавлены в зародыше. Когда зависишь от кого-то, сложно сопротивляться.

Я готова, мне кажется, к любому, но не тому, что Николай Евгеньевич тихим голосом скажет:

— Сейчас тебя трогать нельзя. Полежишь здесь недельку под присмотром. Потом тебя зашьют. Дернешься или попытаешься сбежать, начну с подружек и бабки. На себя плевать, подумай о том, сколько дорогих тебе людей пострадает. Хорошо меня поняла?

Молчу, до боли впиваясь в собственные ладони ногтями. Пусть сочится кровь. Она сейчас везде. Внизу — после грубого вторжения Артура. В душе — после страшных угроз дяди, сказанных чуть ли не шёпотом. В сердце — потому что я четко понимаю: рисковать родными людьми я не смогу.

К любой же боли можно привыкнуть? Особенно когда проиграла…

Лина.

Я уже пять дней безвылазно нахожусь в палате. Без телефона, без возможности выйти отсюда. Врач заходил один раз. Хмурый бородатый мужик. Неприятный. А от того, что помогает моим тюремщикам еще более мерзкий.

У дверей с обратной стороны — бугай в костюме. Я пыталась пробиться к выходу, но…

Завтрак, обед и ужин приносит медсестра. Всегда одна. Она не поднимает головы и не отвечает. Я пыталась её разговорить.

Ненавижу этих сволочей, которые так поступают! Которые возомнили себя сильными мира сего. Ненавижу!

Первый день я рыдала, бросаясь на стены. Мне хотелось причинить себе вред, чтобы уроды признали меня душевнобольной.

Вечером появился дядя и показал мне фото испуганной Аришки.

— У тебя очень нежная подруга. Продолжишь своё представление для неё?

Он не произнес больше ни звука. Я всё поняла. Мысленно желала ему провалиться в ад и мучиться там до скончания веков. И то это было бы слишком мало, слишком гуманно.