Друг ржет и отбивается. Он как раз в аэропорту, летит не куда-нибудь, а в Якутию. Порой меня накрывает ощущением, что я дружу с ненормальными людьми. Кто куда в отпуск выбирается. Север и в этом соригинальничал.

— Арин, отбой по черным машинам. Владельцу кроссовера домик в садоводстве соседнем принадлежит. Видимо, приехали отдохнуть.

Самого тоже слегка отпускает. Хотелось бы быть на шаг впереди, а не догонять.

Весь оставшийся путь до дома Лихацких я решаю рабочие вопросы, отложив рассмотрение проекта на другой день. Сегодня по-любому буду занят другим. Другими, если быть точнее. Лидия Васильевна тихо дремлет, откинув голову назад, а Арина смотрит в окно и водит пальцем по стеклу. Сердце сжимается от этой картины. Мелкая девчонка ещё совсем, а вынуждена ехать с чужим мужиком в чужой дом. И в чём её вина? В том, что предана подруге? А подруга? Родилась красивой и попала в поле зрения отъявленного мерзавца?

На куски разрывает от несправедливости окружающего мира. Торжество черноты насквозь прогнивших душ. Самое паршивое в том, что девяносто процентов этого самого мира не понимают своей ущербности и упиваются властью. Сколько таких юных и милых девушек ломаются из-за вседозволенности озабоченных уродов?

В ворота особняка друга заезжаю уже порядком заведённый собственными мыслями. Свербит идти бить морды налево и направо и спасать мир. Только знать бы направление, куда идти. Злость подогревают сообщения Инны с левого номера. Не читая смахиваю их, закидывая в черный список. Всё, что она могла сказать, уже прозвучало.

Первое знакомство ожидаемо прошло прекрасно. Сашка вышла к машине вместе с Дейвом, сразу покорившим Лидию Васильевну. Обходительный, гад. Я практически ревную.

— А ты зря улыбаешься. У нас гостья одна, тебя ждёт.

Напрягаюсь, отчего-то решив, что это бывшая супруга. Пусть документов еще нет, но ее статус для меня определен. С другой стороны, какого хрена ей здесь делать?!

— Кто?

— Догадайся. Очередная душевная травма. Егор час назад привез.

— Дашка?

Вперед всех тороплюсь в дом и подхватываю на руки мелкую обезьянку.

— Что на этот раз случилось? Кто обидел самую красивую девочку на свете?

— Генааааа, — из глаз, как по заказу, брызжут слёзы. Но я-то уже знаю эту манипуляторшу. Рыдает, но хитро успевает поглядывать на реакцию.

— Спроси—спроси у нее, что за драма. Папа на сколько дней тебя привез?

— На неделююююю.

Несу мартышку в обеденную зону и усаживаюсь на высокий барный стул. Бабуле Дейв помогает занять место на диване около столика, а Арина вызывается помогать Сашке.

— Если в двух словах, то наша Даша и девочка из группы влюбились в этого бедного Гену. Гена выбрать не смог и заявил, что женится на воспитательнице. Даша с криком а—ля «не доставайся же ты никому» научила парня уму—разуму, наставив синяков. Синяки не нашли, обида осталась. В сад сказала больше не пойдет, ибо в группе кто, Даш?

— Предатели.

— Вот так. Одни предатели.

С дивана доносится сдавленное хрюканье, и мы резко с Лихацким оборачиваемся на покрасневшую Лидию Васильевну. Она старательно сдерживает смех, но на грани.

— Не стесняйтесь, — обреченно говорит Давид, — это ещё цветочки. Кстати, мы не познакомили Вас. Это Даша, дочь нашего друга и по совместительству причина нервного тика всего окружения. Приметам её лучше не учить.

Тут уже мы оба не можем сдержаться, вспомнив поделки из Ксюхиной шубки, приманивающие братика.

— Ммм, Сашка, ты волшебницаааа, — тяну, глянув на стол. Блюдо с моими любимыми пирогами стоит посередине, а еще запечённая рыба…

— Вообще-то мы вместе готовили, а все похвалы опять ей, — злобный гном Даша выглядывает у меня из подмышки.

— И тебе спасибо, моя радость, — глажу её по голове. — Не поверю, что Давид тебе не сказал «спасибо».

— Сказал. Но Сашу целовал, а мне испортил причёску.

— Молись, Дейв. Теперь тебя ждёт месть.

Когда Дарья не в духе, лучше сразу тушить свет и сушить вёсла. А ещё лучше — рыть окопы.

Лина.

Машина времени есть у каждого из нас: то, что переносит в прошлое — воспоминания; то, что уносит в будущее — мечты.

(с) Герберт Уэллс

Сначала разговор с Юлией придал мне сил, уверенности в себе и поселил надежду в сердце. Из уборной (даже здесь одно лицемерие — называть туалет приличным или модным словом) вернулась воодушевленное, что не прошло незамеченным. Мудак очень внимателен и отмечает каждую новую эмоцию. Он же натуральный маньяк: питается страхами и ненавистью. Мне иногда хочется спросить у него — какого жить в кругу тех, кто заглядывает в рот лишь из-за ужаса, который он внушает? Ведь на самом деле каждый с удовольствием плюнет на его тело или бросит горсть земли в яму, когда его не станет.

Чем дольше я рядом, тем больше понимаю, что он будет играть в «нормального» мужа до возраста, указанного в завещании. Всех тонкостей мне не говорят, свои заключения я делаю исключительно на основании обрывков, которые успеваю ухватить. Иногда мне перепадают и большие информационные куски, но на их обработку мне не хватает знаний. Папа, папочка, знал бы ты… если бы только знал, чем для меня обернется твоя попытка обезопасить свою дочку…

Лёжа в комнате ночью и перебирая эпизоды прошедшего дня, начинаю переживать. Я не верю,не могу поверитьЮлии. В её словах и действиях мерещится подвох. Мне начинает казаться, что она хочет войти в доверие и спровоцировать меня на какое-либо действие, чтобы сдать потом Тиграну. В том, что он скор на расправу, я не сомневаюсь.

Мне иногда даже хочется, чтобы поскорее прошли условные сроки, обозначенные мужчинами, чтобы сверилось предназначенное, и я освободилась. Не физически — на это, конечно же, не приходится рассчитывать. Так близко подойти к хищнику и остаться живой — это фантастика. В историю льва и собачки я даже в школе не верила. Мне всегда казалось, что он не трогал щенка только потому, что его хорошо кормили. А сытый хищник — добрый хищник, это всем известно. Что было бы, если бы льва спровоцировали или заставили голодать? Продолжилась бы эта дружба? Мне кажется, нет.

Снова лицемерие и снова одни сплошные маски и сказки.

В помутневшем от усталости сознании всплывают мгновения моей единственной ночи с мужчиной. Всполохи самых ярких моментов, хриплый шепот, пошлые словечки, неуверенные касания, настойчивые поцелуи… Все это проносится в воспаленном мозге. Между нами не было притворства. Мы были обнажены не только телесно. Наши души были нагими одна перед другой. Пусть для Артура та ночь значила лишь снятие напряжение или короткую интрижку, для меня она смогла остаться эталонной. Быть может, как раз из-за того, что единственной. А, быть может, из-за того, что эти мгновения были рядом с человеком, занявшим моё сердце.

Прикрываю глаза и как наяву ощущаю горячие губы на своих губах. Бархатный язык, затевающий дикие пляски с моим языком… мои стоны удовольствия от действия настойчивых рук…

— Тише, тише, деточка, скоро станет легче.

Резко распахиваю глаза, не понимая, кто со мной разговаривает. Яркий свет слепит. Голос, который успокаивал, мне незнаком.

Приподнимаюсь на локтях и осматриваюсь.

— Больница? Я в больнице?

Горло дерет, и я с трудом могу произносить слова.

— Осторожно, деточка. Скоро подействует укол, и тебя отпустит. Ложись, моя хорошая. Вот так.

Меня укладывают на подушку, а на лоб опускается теплая сухая ладонь. Скашиваю глаза и смотрю на женщину, разговаривающую добрым глубоким голосом.

Сухонькая старушка; скорее всего, санитарка. На ней темно—синий халат, а волосы убраны под одноразовую шапочку. Но глаза смотрят так ласково, словно она говорит не с чужим человеком, а любимой дочерью.

— Не бойся меня, милая. Я твоя сиделка на сегодня, в палату тебе отец подберет другую. Потерпи, деточка. Я не буду тебе мешать.