Когда Демон ушел, я поднялся, затем передумал и сел обратно. Еще пару минут размышлял над тем, что мне сообщили. А сообщили немало. В итоге я решил пока все это отложить. Заметил, что книга по — прежнему у меня; я открыл ее, потом закрыл, побарабанил пальцами по обложке. Вернулся обратно на сцену, там никого не было; что — то рановато они сегодня вечером закончили, но мне — то откуда знать, как надо? Так что вся сцена оказалась в моем единоличном распоряжении. Я с минутку постоял там, что вновь вызвало в памяти не столь уж давние события[25], и быстро встряхнул головой, избавляясь от таковых. Вокруг никого, и света почти нет, как — то даже чуть страшновато, и я поспешил оттуда уйти, пока Лойош не начал потешаться надо мной. Сапоги мои громыхали по сцене очень гулко; наверное, во время представления они кладут тут какой — то ковер, а то всякий раз, когда кто — то пройдет от одного края к другому, все слова и песни заглушит.

Примерно на середине я остановился и медленно развернулся, пытаясь представить себе, каково это, когда в зале заняты все сидения, и все смотрят на меня, слушают меня. Да, пожалуй, вот это и правда может быть страшновато. И восхитительно. Я, впрочем, не ожидал, что подобное станет моим будущим, да оно и к лучшему.

Лойош хранил молчание, из чего я сделал вывод, что он также глубоко ушел в раздумья. Необычно для него. Ротса на моем левом плече неспешно и размеренно переминалась с ноги на ногу; по ощущениям — похоже на массаж, а массаж мне нравится. Я заметил, что поглаживаю пальцами рукоять Леди Телдры, и убрал руку.

Сошел со сцены, вновь отметив гулкое эхо, порожденное моими сапогами в просторном пустом зале. Вероятно, все — таки у актеров особая обувка.

Кстати, о гуле: в мастерских вовсю стучали молотки. Я решил, что они там слишком заняты и мешать им не стоит, и прошел дальше.

Миновал стайку актеров, что развалились в одной из комнат отдыха и пили воду. Странное дело, у актеров вроде как репутация запойных пьяниц, а я, пока тут сижу, даже бутылки вина ни у кого не видел. Я плеснул воды и себе.

— Полтора в один не так плохо, — сказала одна, явно тиасса. — У Песчаника старик Ментра заставлял нас работать три в один. Вот это было жестко.

— Как ты вообще до премьеры дотянул? — вопросил креота.

— Он нам дал отдохнуть денек после последней репетиции до вечера премьеры.

— Глупо как — то, — заметил другой креота. — Сделал бы два в один, и…

— Знаю, знаю. Но это Ментра. У него свои теории.

Тут один из актеров посмотрел на меня, а за ним и все остальные.

— Простите, — проговорил я, — я не помешал?

— Нет, — отозвалась тиасса, — мы просто болтаем о расписании генеральных репетиций.

— Что за расписание такое?

— Генеральная репетиция — все точно как на живой постановке, только без зрителей. Многие режиссеры любят уплотнять расписание. Нам предстоит пройти трехдневную постановку за два дня.

— А это не утомительно?

Рассмеялись сразу несколько.

— Восемь часов без перерыва два дня кряду? Ну да, можешь назвать это утомительным, — фыркнула тиасса.

— Тогда зачем они так делают?

— А зачем, — вопросил тсалмот, — режиссеры вообще что — то делают?

— Все нормально будет, — сказал другой тсалмот, оказался под перекрестным прицелом всеобщих взглядов. — Черт. Прошу прощения. В смысле, все мы умрем. — Поднялся, вышел из комнаты, развернулся, трижды стукнулся лбом о дверной косяк, затем постучал по той же двери кулаком, как выходец с Востока, и вновь вернулся. Снова опустился в кресло, и только тогда все расслабились; я же предпочел не задавать вопросов, ответы на которые мне совершенно не нужны.

Они продолжали болтать о том, о сем, а я просто болтался рядом и узнал, что такое «дублер», и что актеры очень уважают рабочих сцены, хотя сами их уважением отнюдь не пользуются, что дирижеры очень странный народ, что продюсеры не нравятся никому и никогда, и что о режиссерах не всегда говорят так уж уважительно.

Впрочем, разговор получился интересный, мне даже захотелось, чтобы тут была Сара, и я бы потом смог обменяться с ней впечатлениями.

Через некоторое время вошел еще один парень, похожий на орку, что меня удивило. Кивнул всем, они кивнули в ответ, но невозможно было не понять, что атмосфера в комнате стала заметно холоднее. Разговор быстро завершился и актеры рассосались прочь, оставив меня наедине с оркой.

— Я Влад, — сказал я.

Он кивнул.

— Монторри.

— Они тебя не любят?

Он замешкался с ответом, вероятно, думая, стоит ли возразить, а может, обидеться, но в итоге просто признался:

— Они думают, что я получил главную роль из — за того, что мой дядя хозяин труппы.

— А, — я хотел спросить, правда ли это, но подумал о своем кинжале и решил этого не делать. Но он так и так ответил.

— Я справлюсь.

— Думаю, только это и важно. Не ожидал увидеть орку на сцене.

Он пожал плечами.

— Не только ты.

Прямо даже захотелось, чтобы он мне понравился, просто потому, что он, кажется, единственный орка, который не был со мной груб.

— Ты мне вот что скажи, — проговорил я, — это театр так меняет суть некоторых людей, или просто именно такие люди сюда и приходят?

— Не знаю. Наверное, и то, и то.

— Быть может.

— Ходит слушок, ты тут прячешься.

— Ага.

— От чего?

Что ж, раз уж я начал задавать неприятные вопросы, не стоит жаловаться, что и он ответил тем же.

— От людей, которым я не нравлюсь.

Он улыбнулся.

— Сотня золотых, и я не стану распространять слух, что ты здесь.

Я фыркнул и добыл стилет из сапога.

— Я тут только что узнал, что значит «дублер». У тебя такой есть?

— Я пошутил.

— Ага, — согласился я, — я тоже. — И убрал стилет на место.

После этого ему вроде бы стало несколько неуютно, так что он вскоре вышел вон, оставив меня в привычном обществе моих дружков.

«Думаешь, он шутил, Лойош?»

«Думаю, шутил, если только ты бы не решил дать ему сотню.»

«Ну да, я вот так и подумал.»

Похоже, время было уже позднее. Жизнь театра, как я обнаружил, имела собственный ритм и пульс. Не как у небольшого города, что я ощущал в недрах Императорского Дворца, и не как у города как такового. Но тут был хаос, и порядок внутри хаоса, и хаос внутри порядка; курсирующие туда — сюда посыльные, различные не связанные вроде бы группы, работающие раздельно и встречающиеся с целью обмена плодов своих трудов, времена громкие и времена тихие, и сооружения, движения и речи, за которыми стояли почти ощутимые образы и схемы. И еще тут было вполне уютно; ну, если бы я не был мною и не находился в нынешнем своем положении, а так я вполне мог представить себе, что чувствую себя тут как дома, а мои напарники, будь то актеры, музыканты или технический персонал, становятся моей семьей.

Да, я мог представить себе такое, в иной жизни.

Я вернулся к себе в «норку» и заснул.

Кресло свое Демон любил, как другие любят своих детей или домашних животных. От одного взгляда на него на сердце теплело. Большое, мощное, с многослойной плотной обивкой, с подлокотниками, что заключали его в объятия как возлюбленная. И хотя быстро выбраться из этих объятий было непросто, он полагал, что вряд ли возникнет ситуация, когда такое ему может потребоваться, по крайней мере — не здесь, у себя дома, в личном кабинете, в окружении любимых книг. Изрядной частью то были сборники поэтов Шестого Цикла, а еще — свежие труды по философии переходного периода, каковой он начал интересоваться с некоторых пор. И что бы ни творилось вокруг, когда Демон сидел в своем кресле за прекрасным письменным столом из тика и мрамора, он чувствовал, что с миром все в порядке, по крайней мере — прямо сейчас.

В данном случае он позволил себе еще на миг отдаться этому ощущению, ибо предвидел, что вскоре все станет очень и очень неуютным, а такого рода предвидениям он предпочитал доверять. Затем глубоко вдохнул носом и медленно выпустил воздух через рот, как его учили много лет назад.