— Театральные труппы.

— Правда?

Она кивнула.

— Они совершенно уверены, что соперники, дай им только шанс, сопрут все их идеи, образы и интерпретации.

— А это полный бред?

Она пожала плечами.

— Порой такое случалось, так что кое — какие основания у них есть.

— Ладно. То есть у них отличная защита?

— Каждый театр в Городе зачарован на противодействие волшебству, а специальные могучие заклинания препятствуют ясновидению и иным способам дальнего наблюдения вплоть до запуска спектакля, причем обычно они не утруждаются и не снимают этих заклинаний и потом, когда все закончилось.

— Ха. Понял, ты права, такого я и правда не ожидал. А как насчет псионического общения? Я буду вне доступа?

— Этот канал, как правило, оставляют открытым, чтобы режиссер мог вовремя подбросить актеру реплику, которую тот забыл. Как все это работает, я не уверена, но до Державы ты дотянешься, просто тебе не позволят пустить даже толику сил на какое — либо волшебство.

Псионическая связь, как полагают многие, предполагает хотя бы капельку волшебства, так что вот узкое место, и возможно, указание на способ, как Левая Рука могла бы найти меня. Но похоже, это лучший из доступных мне вариантов.

— Значит, ты предлагаешь мне спрятаться в театре?

Она кивнула.

— За кулисами, как правило, имеется место, где народ может отдохнуть, а в зданиях многих театров есть весьма просторные подвалы. Некоторые, в том числе и тот, куда мы сейчас идем, по сути представляют собой блок квартир, над которыми расположен собственно театр.

— И как мне уговорить их позволить мне остаться?

— Я знакома кое с кем из актеров. Многие музыканты работают и в театре.

У меня впервые екнуло внутри.

— Ты о мюзиклах?

— В том числе.

— Ладно, — проговорил я.

Мы вновь поднмались, я так понимаю, по склону Северного холма.

Какое — то время мы шли молча, и да, это был Северный холм, и мы свернули на Листопадную улицу. Театр именовался «Плачущий Паяц», и рядом с ним висела большая афиша. Я остановился и прочел:

«Премьера — 14‑го Тсалмота. Новое Прочтение классических «Песней Прессы» Линески, расширенное до Трех Дней! Включает Шесть Новых Песен, сотворенных Нашей Несравненной ЛЕДИ СИНДРОЙ! Представляем МОНТОРРИ в роли Кераасака и МАРСКО в роли Летры Савоуд!»

Я посмотрел на Сару.

— Летра Савоуд?

— Чтобы избежать ответственности, — пояснила она.

— Хм. Ладно. В любом случае, одно достоинство у трехдневного мюзикла имеется.

— Он не четырехдневный?

— Точно.

Сара чуть улыбнулась.

— Мне нравятся мюзиклы.

— Правда?

— Там обычно хорошие голоса, а легкость постановки позволяет достучаться до самых закрытых зрителей.

— Ха. Что ж, лично я не так много их видел. Давняя детская травма, можно сказать. И начнется постановка через шесть дней?

— Да, начали распространять слухи о премьере примерно неделю назад, а генеральная репетиция, скорее всего, пойдет через пару дней.

Мы обошли здание, чтобы добраться до бокового входа. Сара дернула за хлопушку; открылся глазок, потом закрылся, дверь отворилась. Пожилой креота, не обратив на меня внимания, спросил Сару:

— Кого — то подменяете?

— Нет, — ответила она. — Я друг Коты. Можно его повидать?

Старый креота что — то неразборчиво буркнул и отступил, освобождая вход.

Сара провела меня по лабиринту коридоров и помещений, смахивающих на ремесленные лавки, затем вверх по лестнице, затем снова по коридорам, и вот мы добрались до главного зала. Последний коридор вывел нас к, как я потом узнал, «краю семь», то есть откуда можно выйти на сцену, не проходя мимо зрителей. Она задержалась, выжидая, чтобы никто не оказался посередине реплики или что — то в таком роде, и появилась на сцене. Там сидело несколько музыкантов, вооруженных практически незнакомыми мне инструментами и внимательно следящих за неким углублением слева от нас.

Пройдя по сцене пару шагов, мы спрыгнули туда.

— Привет, Сара, — сказал один из них, похожий на джагалу. Последний раз он причесывался где — то в Междуцарствие, в руках — скрипка.

— Кота, — проговорила она, — рада тебя видеть.

— А кто этот выходец с Востока? — вопросил он.

— Друг.

Кота с чуть удивленным видом кивнул.

— Можешь представить его режиссеру? — попросила она.

— Конечно. А в чем дело? В смысле, если можешь рассказать.

Она взглянула на меня, я пожал плечами.

— В общих чертах — конечно. Если договоримся, они все вскоре узнают.

— Мой друг попал в неприятности, — сообщила она, — и я хотела бы попросить, чтобы ему позволили укрыться здесь.

— Ха, — только и сказал он. — Ладно. До конца репетиции подождете? До обеда еще полчаса.

Мы согласились, мол, конечно, и Сара отвела меня в дальний угол «края четыре», где мы никому не мешали. И пока мы петляли промеж декораций, я поинтересовался:

— А вот эти «Песни Прессы» — о чем оно?

— В основе сюжета — запрет другой пьесы, «Последний настоящий журналист», дело было в Четырнадцатом Цикле и там…

— Погоди, — прервал я, — они ставят пьесу о том, как ставили пьесу?

Она кивнула.

— Ха. Как — то оно…

Меня прервала женщина, сидящая прямо в середине театра, ближе к первым рядам, громко приказав:

— Так, пройдемся, начиная с драматурга. Кераасак, твоя реплика — «О, видите ли».

Парень — полагаю, Кераасак, — обратился к стоящей рядом женщине этаким сценическим тоном:

— О, видите ли, наша труппа не похожа на другие. У нас есть свой собственный драматург.

— У вас есть свой собственный драматург?

— У нас есть свой собственный драматург!

Музыканты, которых я видел ранее, начали играть, и мне стало страшно.

Некий тип вышел на сцену оттуда же, откуда и мы, развернулся, демонстрируя себя со всех сторон, и провозгласил:

— Я их собственный драматург!

А потом случилось то, чего я и боялся. Он запел.