Опухоли были такие, что вместе с ними пришлось удалить яичники и матку. После этой тяжелой операции назначили лучевую терапию. В 1950-х гг. лечение рака было далеко от современного. Розалинд Франклин несколько месяцев подвергалась гамма-облучению с использованием радиоактивного изотопа кобальта, что не только убивало опухолевые клетки, но и вызывало поражения кожи, нарушения деятельности желудочно-кишечного тракта и внутренние кровотечения. Кроме того, применяли химиотерапию в высоких дозах, усугублявшую плохое самочувствие.
Однако в те промежутки времени, когда Розалинд не находилась в больнице и не слишком страдала от все нарастающих осложнений и слабости, она мужественно возвращалась в лабораторию и продолжала работу. Иногда она уезжала восстановить силы к своему брата Роланду в Лондон или к Фрэнсису и Одиль Крик в Кембридж. Высказывалось мнение, что Франклин жила в чужих домах из-за плохих отношений с родителями; однако Дженифер Глинн утверждает: «Ничего подобного, просто ей было трудно терпеть постоянную тревогу и тоску нашей матери»{1309}. Так уж случилось, что громче всего об этих «плохих отношениях» рассуждал Джим Уотсон. В 1984 г., выступая в женской школе Св. Павла в Лондоне, где училась Франклин, он сказал: «У нее были ужасные отношения с родственниками. Она даже уезжала жить у Криков после лечения в больнице»{1310}.
Все же лечение дало ей около десяти месяцев ремиссии. Результаты научной деятельности Франклин за этот период поражают. В 1957–1959 гг. она написала главу книги и подготовила к публикации одиннадцать новых рецензируемых статей, часть которых вышла в свет уже после ее смерти. По словам Дженифер Глинн, Розалинд во время работы в Беркбек-колледже не выказала ни малейшего негодования в адрес кавендишской «компании». Аарон Клуг, не один день проработавший с Франклин бок о бок в лаборатории, подтвердил это мнение: «Ни разу не слышал, чтобы она жаловалась на Уотсона или Крика, но обоими она очень восхищалась»{1311}. Освободившись от сопротивления и давления, Франклин так далеко продвинулась в своих исследованиях, что в начале 1958 г. Макс Перуц лично пришел в Беркбек-колледж и предложил ей и Клугу перенести их работу в Кембридж. Он хотел, чтобы они присоединились к его группе в новом великолепном центре исследований, построенном для отдела молекулярной биологии Кавендишской лаборатории в подчинении Совету по медицинским исследованиям. Франклин, которая по-прежнему работала целыми днями, надеялась, что сможет совершить этот переход. Годами она перебивалась грантами, и наконец ее ждала гарантированная постоянная штатная должность в дорогом ей Кембриджском университете{1312}.
Все рухнуло 28 марта 1958 г. Семья Франклин собиралась на обед. Мьюриэл была в саду, когда прибежал сын Эллис со словами: «С Розалинд снова беда». У нее случился сильнейший приступ боли, один из характерных признаков тяжелого ракового поражения брюшной полости{1313}, и скорая помощь увезла ее в онкологическую больницу Ройял Марсден на Фулэм-роуд в Челси. Хирурги провели срочную диагностическую операцию, которая показала, что рак захватил печень, толстый и тонкий кишечник и брюшину, после чего оставалось лишь зашить разрез. Для обезболивания Франклин вводили огромные дозы морфина и героина, она исхудала и пожелтела. Некогда густые черные волосы вылезали прядями, остатки потускнели. Оливковая кожа стала изжелта-зеленой из-за массированной химиотерапии и острой печеночной недостаточности. Живот так раздуло от жидкости и злокачественных опухолей, что, не будь Розалинд настолько плоха, казалась бы на девятом месяце беременности. В какой-то момент она почувствовала, что не может шевельнуть рукой, и испугалась, что подхватила полиомиелит, возбудителя которого изучала{1314}. Она балансировала между забытьем и явью, приближаясь к неизбежному концу, а несчастная мать пыталась успокоить ее, без конца нашептывая: «Все хорошо, все хорошо». Неизменно верная своему принципу полнейшей честности, Франклин, вынырнув из полубессознательного состояния, с негодованием возразила: «Ничего не хорошо, и ты прекрасно это знаешь»{1315}.
У Розалинд развилась бронхопневмония, она едва дышала. 16 апреля 1958 г. ее не стало. В свидетельстве о смерти причиной указаны карциноматоз и карцинома яичника, а вся жизнь описана несколькими сухими словами: «Научный работник, не замужем, дочь банкира Эллиса Артура Франклина»{1316}. Дж. Бернал в некрологе, опубликованном в номере Nature от 19 июля 1958 г., написал:
Мисс Франклин как ученого отличали предельная ясность и совершенство во всем. Ее рентгенограммы относятся к числу наилучших за всю историю кристаллографии. Их превосходное качество – результат чрезвычайной тщательности как при подготовке и размещении образцов, так и при съемке. Почти всю эту работу она проделывала собственноручно… Ее ранняя смерть – огромная потеря для науки{1317}.
Среди тех, кто бывает на могиле Розалинд Франклин на Виллисденском еврейском кладбище в лондонском районе Брент, многие удивляются отсутствию упоминания о ДНК на ее надгробии, надпись на котором гласит:
Здесь покоится
Розалинд Элси Франклин
[62] Горячо любимая старшая дочь
Эллиса и Мьюриэл Франклин
25 июля 1920 г. – 16 апреля 1958 г.
Ученый
Ее исследования и открытия
в области вирусологии остаются непреходящей ценностью
для человечества{1318}.
[63] В мае 2018 г. Дженифер Глинн рассказала, как она реагирует на предложения изменить надпись на надгробии Розалинд: «Я всегда отвечаю решительным "нет!"». Это уже история, это вопрос исторического контекста того времени, когда эпитафия была написана. Поэтому я убеждена, что так и должно остаться»{1319}.
Глинн, и сама признанный историк, написала о Франклин замечательную книгу, в которой воздает должное своей сестре – настолько здраво и не слащаво, что лучше и выразить нельзя:
Итак, Розалинд стала символом – сначала вздорной педантичности, затем женской угнетенности и, наконец, героической победы в мужском научном мире. Никакой такой она не была, и все эти определения возмутили бы ее. Она просто хороший ученый. На больничной кровати она говорила брату Колину, что хотела бы стать членом Королевского общества прежде, чем ей исполнится сорок. А умерла в тридцать семь{1320}.
Часть VI
Нобелевская премия
Давнее предназначение писателя не изменилось. Его задача – показывать наши многочисленные прискорбные ошибки и неудачи, вынося на свет темные и опасные желания, чтобы мы стали лучше.
ДЖОН СТЕЙНБЕК. РЕЧЬ НА БАНКЕТЕ ПО ПОВОДУ ВРУЧЕНИЯ НОБЕЛЕВСКОЙ ПРЕМИИ, 1962 Г.
{1321} [30]
Стокгольм
И последнее, что мне хотелось бы сказать: подлинная наука как образ жизни – это не всегда легко. Часто трудно сохранять уверенность, что тебе действительно ясно, где дорога в будущее. Поэтому мы должны крепко верить в свои идеи, зачастую даже тогда, когда они кажутся нашим коллегам докучными, нелепыми и даже амбициозными. Я знавал многих, во всяком случае, в молодости, кто считал меня невыносимым. Некоторым и Морис казался очень странным, а другим, включая меня самого, временами непросто было общаться с Фрэнсисом. К счастью, мы работали в окружении мудрых и терпимых людей, понимавших дух научного открытия и условия, в которых оно может быть создано.
ДЖЕЙМС УОТСОН. РЕЧЬ НА БАНКЕТЕ ПО ПОВОДУ ВРУЧЕНИЯ НОБЕЛЕВСКОЙ ПРЕМИИ, 1962 Г.
{1322} 
