Через несколько часов после описанной выше стычки Джеффри и Анджела Браун пригласили подавленного произошедшим Уилкинса покататься на лодке по реке Кем. Франклин в небольшой компании плавала на другой лодке. В какой-то момент Уилкинс увидел, что к ним стремительно приближается эта другая лодка и Франклин, вздымающая лодочный шест высоко над головой, несется на них с безумным, как ему показалось, видом. Уилкинс воскликнул: «Теперь она пытается меня утопить!» Все рассмеялись – разумеется, за исключением Уилкинса и девушки с шестом{561}.
Вернувшись в Лондон, Уилкинс, будучи в очень угнетенном состоянии, обратился за помощью к психотерапевту, практиковавшему подход Юнга, который посоветовал помириться. Поскольку к тому времени регулярные субботние трапезы в отеле Strand Palace прекратились, врач убедил Уилкинса пригласить Франклин на ужин вдвоем с целью примирения. Тот долго разыскивал ее и наконец обнаружил распростертой на полу лаборатории в грязном рабочем халате: она была поглощена соединением электрических проводов, питающих рентгеновскую трубку. Прочистив конструкцию бензолом, Франклин удостоила Уилкинса своим вниманием. У того было впечатление, что она и сама не прочь поговорить. Однако из-за тяжелой работы, жары и тесноты в комнате Уилкинса оттолкнул запах ее тела – он ничего не смог с собой поделать и воспротивился самой мысли о том, чтобы сидеть рядом с Розалинд за столом. Ее самоотверженное отношение к делу и умение работать руками вызывали у Мориса всяческое уважение, но он был не в силах преодолеть свои ощущения и просто сбежал{562}. Через полвека с трудом верится, что приведшее к серьезнейшим последствиям научное разногласие можно было бы уладить, если бы оказался под рукой дезодорант.
Несмотря на этот случай, Уилкинс не оставил надежды как-то разрядить ситуацию. Вскоре после семинара в Кембридже он написал Франклин, предложив ряд подходов к решению проблемы спиральной структуры, поделившись идеей использовать функции Паттерсона и некоторыми многообещающими новыми наработками. Подпись была самая сердечная: «Надеюсь, вы приятно провели выходные. М. У.»{563} К сожалению, ни одна из его попыток примирения не увенчалась успехом, и пропасть между ними ширилась.
В 1970 г. в беседе с Энн Сейр Уилкинс, стараясь свести проблему к несходству характеров, печально заметил: «Не понимаю, почему нельзя обсуждать рабочие вопросы мирно, цивилизованно». По его словам, Франклин «просто громила чужие идеи, так что дискутировать с ней было немыслимо… Вероятно, кто-то предпочитает мир любой ценой, но есть вещи, с которыми я не обязан сталкиваться. Вся эта непримиримость, насупленность, резкость – совершенно невозможно было ничего обсуждать». Ему оставалось только отступить и отложить свою работу с ДНК, пока она не уйдет из Королевского колледжа{564}.
Сейр видела в Уилкинсе скрытую страстность, нередко отличающую депрессивные натуры: «Он ненавидит ее так, словно она до сих пор жива и каждый день работает в соседнем кабинете, ежеминутно его расстраивая. ‹…› Редкая ненависть длится с такой силой больше десятилетия после похорон»{565}. Ненависть – сильное слово и сложное чувство, особенно если переплетается с любовным притяжением, из которого ничего не вышло. Видимо, Франклин так и не покинула его истерзанную душу. Всю оставшуюся жизнь Уилкинс терпел гневные слова о том, как плохо он с ней обращался. Человек порядочный, он, однако, многого не видел в Розалинд и вообще в женщинах, вражда с ней угнетала и унижала его во всех отношениях. Уилкинс был одержим Франклин.
К октябрю 1951 г. они перестали разговаривать друг с другом, и Рэндаллу пришлось установить своего рода соглашение: Франклин должна была продолжать изучение ДНК путем рентгеноструктурного анализа, а Уилкинс – методами микроскопии. Рэндалл изрек свой вердикт так, что Уилкинс, по его словам, «почувствовал себя непослушным ребенком»{566}. Уилкинсу даже привиделся фрейдистский сон в связи с этим: «В своем кошмаре я был рыбой на прилавке в магазине: "Не желаете ли отличное филе, мадам? Или предпочитаете с костями?"»{567}
Мать Франклин утверждала, что даже после того, как Рэндалл все урегулировал, Уилкинс отравлял ей жизнь{568}. Письмо Франклин к Адриенн Вайль от 21 октября 1951 г. подтверждает мнение ее матери:
Дорогая Адриенн,
прости, что так долго не писала. Я вернулась с отдыха к ужасному кризису в лаборатории, который тянется долгие недели, отнимает все мои силы и слишком меня опустошает, чтобы писать кому бы то ни было. Сейчас стало немного спокойнее, но я по-прежнему хочу как можно скорее отсюда убраться и серьезно подумываю о возвращении в Париж, если Париж меня примет… Как бы я хотела найти какой-либо способ опять работать там до следующего октября, однако, боюсь, это невозможно.
С любовью,
[13]
Доклад
Нетрудно было заметить, что заставить ее отступить будет нелегко. Она меньше всего подчеркивала в себе женщину. Несмотря на крупные черты лица, ее нельзя было назвать некрасивой, а если бы она обращала хоть чуточку внимания на свои туалеты, то могла бы стать очень привлекательной. Но ее это не интересовало, Она никогда не красила губ, чтобы оттенить свои прямые черные волосы, и в тридцать один год одевалась точно английская школьница из породы «синий чулок». Можно было бы приписать это влиянию разочаровавшейся в браке матери, которая постаралась внушить дочке, что только хорошая профессия может спасти умную девушку от замужества с каким-нибудь тупицей. Но ее аскетическую целеустремленность так объяснить было нельзя: она выросла в очень благополучной и интеллигентной банкирской семье. Было ясно, что Рози придется либо покинуть лабораторию, либо смириться. Первое было явно предпочтительно, поскольку при ее воинственном характере Морису было бы очень трудно сохранить за собой господствующее положение, которое позволило бы ему без помех размышлять о ДНК.
У Розалинд… был, что называется, вкус к жизни. Она жила так интенсивно… Чем бы ни занималась, она вкладывала в дело всю душу – и всегда много внимания уделяла одежде, всегда пользовалась помадой. Можно с уверенностью сказать, что эта фраза [Уотсона] характеризует тон его книги; там таких много.
Среда 21 ноября 1951 г. началась для Розалинд Франклин как обычно. Она рано проснулась в своей двухкомнатной квартире на четвертом этаже Донаван-Корт – восьмиэтажного здания из красного кирпича с отделкой из песчаника, возведенного в 1930 г., по адресу: Дрейтон Гарденз, строение № 107. Эта тихая улочка, застроенная шикарными трех- и четырехэтажными особняками с террасами и многоквартирными домами, протянулась с севера на юг между Олд-Бромптон-роуд и Фулем-роуд в лондонском районе Южный Кенсингтон.
Ее скромные «апартаменты» отличались вкусом и стилем. Друзьям, привыкшим к крохотным квартиркам с общей ванной, новое место жительства Франклин казалось роскошным{572}. Она не сразу решилась подписать договор аренды из опасения, что плата слишком высока при ее зарплате. Но ее убедили, что подобная ложная экономия – просто глупость, если имеешь возможность тратить деньги благодаря частному доходу – наследству от поместья деда, которым она до сих пор пренебрегала{573}.
