Последнее предложение озадачивает. Если Уотсон не был уверен в истинности своей модели, почему опубликовал ее в одном из самых престижных научных журналов мира? Если его не интересовали следствия из модели, почему он и Крик уже вовсю работали над следующей статьей, которая опубликована в номере Nature от 30 мая под названием «Значение структуры дезоксирибонуклеиновой кислоты для генетики», в которой сформулированы эти самые следствия?{1296} Почему Уотсон признал важность работы Франклин для своей модели лишь в частном письме, а публично заявлял, что решил задачу потому, что посвящал ей все свое время? Как он считал, единственный, у кого еще могло бы получиться, – это Фрэнсис Крик: «Фрэнсис был главной силой, определившей мою роль в этой истории»{1297}.
26 апреля Уотсон снова улетел в Париж. Его сопровождала сестра, которая вскоре должна была вернуться в Соединенные Штаты и выйти замуж за американца, с которым была знакома, когда училась в колледже. Уотсон печально писал о любимой сестре: «Это были наши последние дни вместе, во всяком случае, мы прощались с той веселой беззаботностью, которая владела нами с тех пор, как мы бежали от Среднего Запада и от американской культуры…» Прогуливаясь по шикарной улице Фобур-Сент-Оноре, они остановились у магазина зонтиков, и он купил ей элегантный подарок к свадьбе, подходящий к супружеской жизни, которая представлялась ему унылой, как дождливый день{1298}.
На следующий день к ним присоединился жизнерадостный Питер Полинг. Уотсону 6 апреля исполнилось 25 лет, и они, пусть и с опозданием, отпраздновали это событие 27 апреля. Когда Полинг покинул их, увлекаемый собственными романтическими планами, Уотсон вернулся вдоль Сены в гостиницу. Через пятнадцать лет, вспоминая тот вечер, он сделал интереснейшее замечание: «Но, пока я был один, я глядел на длинноволосых девушек у Сен-Жермен-да-Пре, зная, что они не для меня. Мне было двадцать пять лет – слишком много, чтобы быть оригинальным»{1299}.
К концу апреля Розалинд Франклин сосредоточилась на порученных ей исследованиях в лаборатории кристаллографии Беркбек-колледжа, занимавшей два сблокированных старых здания, еще несших следы войны, под номерами 21 и 22 по Торрингтон-сквер в Блумсбери. Франклин работала в доме № 21. Заведующий лабораторией Дж. Бернал жил на верхнем этаже дома № 22, и у него часто бывали ученики и такие знаменитости, как Пабло Пикассо и Пол Робсон, известные своими левыми взглядами. Франклин восхищалась Берналом как ученым и даже отчасти его политической деятельностью, но едва ли одобряла его богемные замашки{1300}.
Здесь, как и в Королевском колледже, она нетерпимо относилась к невежеству и разгильдяйству. В январе 1955 г. она обратилась к начальству с письменной жалобой на фармацевтов, работавших этажом выше, которые не соблюдают требований пожарной безопасности. Через несколько месяцев из-за них в ее комнату с потолка хлынула вода прямо на карбонизационный аппарат и на дорогую стеклянную вакуумную камеру{1301}. В июле она пожаловалась на несправедливую оплату труда по сравнению с коллегами-мужчинами и отсутствие постоянной академической должности: «Ввиду того что я не имею гарантий занятости и тем не менее занимаю достаточно ответственный пост, это представляется мне совершенно несправедливым»{1302}.
Несмотря на помехи, работа Франклин продвигалась. Экспериментирование доставляло ей радость. По всем свидетельствам, ей нравилось в Беркбек-колледже, хотя он был менее просторный и современный, чем Королевский колледж, зато нравы в нем были совершенно иные. Впрочем, сама Розалинд осталась прежней – колючей, резкой, нетерпимой к глупости, блестящей, решительной и энергичной. К середине 1950-х гг. она стала более уверенной в себе как ученый, не сомневалась в своих способностях и интуиции. Общаясь с Криком, который к тому времени обрел известность, она нередко одергивала его, если он слишком заносился в своих гипотезах. На прожектерство Франклин реагировала в своей манере, кратко и точно: «Факты есть факты, Фрэнсис!»{1303}
В Беркбек-колледже Розалинд Франклин пять лет (1953–1958) изучала методом рентгеноструктурного анализа вирус табачной мозаики, вирус полиомиелита и их генетический материал – РНК. Эти ее исследования получили высокую оценку, в частности от Уильяма Лоуренса Брэгга. В 1956 г. Брэгг готовил британскую экспозицию научных достижений для Всемирной выставки в Брюсселе 1958 г. Зная все обстоятельства открытия Уотсона и Крика, он действовал очень осмотрительно, чтобы конфликт не возобновился. Брэгг дипломатично написал сначала Крику, спрашивая, как пригласить Франклин и Уилкинса по отдельности внести свой вклад в планируемый стенд о живой клетке. Крик ответил 8 декабря 1956 г.: «Что касается выставки в Брюсселе, мисс Франклин займется вирусами, а Уилкинс, я думаю, будет отвечать за ДНК. Я был бы очень рад, если бы мне поручили коллаген, но мне кажется, сотрудничество с Королевским колледжем по этому вопросу вызвало бы ненужные трения»{1304}. Через шесть месяцев Брэгг отправил Франклин официальное приглашение и попросил сделать модель вируса табачной мозаики высотой пять футов, которую предполагалось выставить в Зале международной науки, что она с успехом и выполнила.
Летом 1957 г. во время поездки по Соединенным Штатам у нее, возможно, возник (а может быть, и нет) роман с американским молекулярным биологом Дональдом Каспаром. Так или иначе, они, несомненно, сблизились на почве совместных исследований вируса табачной мозаики, но биографы Франклин и ее сестра Дженифер Глин расходятся во мнениях о характере их отношений{1305}.
В августе в Калифорнии у Франклин было два приступа болей в животе, и она обратилась к врачу, который назначил только болеутоляющее и рекомендовал лечь в больницу. Но Розалинд продолжила поездку. По возвращении в Лондон осенью 1957 г. она так пополнела в области живота, что прежняя одежда перестала налезать на ее ранее стройную фигуру. Ее подруга и врач Мэйр Ливингстон предположила беременность, на что Розалинд ответила: «Увы, нет». Ливингстон, надеясь, что это всего лишь киста яичника, направила ее в больницу медицинского колледжа Лондонского университета на полное обследование{1306}.
Диагноз оказался серьезным: рак обоих яичников. Возможно, эта агрессивная злокачественная опухоль возникла вследствие облучения высокими дозами радиации во время использования рентгеновского оборудования в исследовательской работе. То, что она безрассудно лезла «в луч» рентгеновского аппарата, чтобы получить наилучшие снимки, беспокоило Реймонда Гослинга и лаборантку-волонтера Луиз Хеллер из Сиракузского университета, работавшую в Королевском колледже одновременно с Франклин, но они не перечили Розалинд, ставившей работу превыше всего остального{1307}. В возникновении опухоли могли сыграть роль и другие факторы – в частности, у ашкеназских евреек часто встречаются определенные мутации в генах BRCA 1 и 2, ассоциированные с раком яичника. Да и вообще, от такого заболевания никто не застрахован. Хирурги удалили опухоли из обоих яичников; правая была диаметром около 3,5 дюйма, а левая – около 2,6 дюйма{1308}.
