Предоставленный Уотсону грант компании Merck и Национального научно-исследовательского совета заканчивался в сентябре 1951 г. По условиям соглашения он имел право подать заявление на второй год получения денег. Уже были достигнуты договоренности, что он станет работать в Королевском институте в Стокгольме под руководством цитолога и генетика Торбьёрна Касперссона, изучавшего биохимию синтеза нуклеиновых кислот и белков{430}. Но теперь Джеймс считал перевод в Швецию пустой тратой времени. Однако, чтобы изменить программу посреди работы, нужно было быстро написать заявку и подать ее стипендиальному совету на утверждение{431}. Здесь вновь вмешался его величество случай, сыгравший очень важную роль в судьбе Уотсона.
Далеко, в Мичиганском университете, на летнем курсе по биофизике Джон Кендрю и Сальвадор Лурия превратили надежду Уотсона перебраться в Кембридж в план действий, хотя сам Джеймс об этом ничего не знал. Душным вечером в конце июля эти двое ученых отложили преподавательские дела, чтобы пропустить по стаканчику и поговорить в неформальной обстановке. Четверть века спустя Кендрю вспоминал: «За пивом я сказал Лурии: "Мы расширяемся и ищем ярких студентов, знаете ли вы нужных людей?" – и он ответил: "Ну, есть один такой, Уотсон, сейчас он в Копенгагене и несчастлив из-за того, что его научный руководитель меняет жен"»{432}. Эта встреча повернула жизненный путь Уотсона.
В те времена студенты и аспиранты находились под строгим контролем руководства, и изменение места прохождения аспирантуры, не говоря уже о том, чтобы сменить тему или область исследования, было делом совершенно исключительным, если не запрещенным. За редкими исключениями, такого рода заявки отклонялись, поскольку большинство стипендиальных советов считали подобные переходы признаком незрелости, несерьезного отношения к изучаемой науке и слабой подготовки заявителя{433}.
В августовских письмах Уотсона домой его намерение перенести деятельность в Кембридж звучит как окончательное. 21 августа 1951 г. он сообщил родителям, что сворачивает экспериментальную работу в Копенгагене: «Я твердо решил поехать в Кембридж на ближайший академический год, поскольку знаю, что мне гарантировано место в лаборатории. Вероятно, я навсегда покину Копенгаген в середине октября»{434}. Через неделю он написал, что перед тем, как переехать в Британию, хотел бы побывать на международной конференции по полиомиелиту, которая должна была состояться в Копенгагене в начале сентября{435}. По совету Макса Дельбрюка Джеймс собирался подать заявку на грант в Национальный фонд детского паралича (NFIP) в надежде получить финансирование своей предполагаемой работы в области биофизики и попросил родителей взять копии его документов в Чикагском и Индианском университетах и отослать в управление этого фонда в Нью-Йорке{436}.
На открытии конференции по полиомиелиту после вступительных речей почетного председателя Нильса Бора и президента NFIP Бэзила О'Коннора, который некогда был деловым партнером президента Франклина Рузвельта, основавшего фонд, Макс Дельбрюк прочел пленарный доклад о размножении и изменчивости вирусов. Между заседаниями Уотсон переговорил со многими ведущими вирусологами, в том числе с влиятельным Томасом Риверсом из Рокфеллеровского института; Андре Львовом из Пастеровского института в Париже, в 1965 г. получившим Нобелевскую премию по физиологии и медицине за открытия, касающиеся генетического контроля синтеза ферментов и вирусов; Джоном Эндерсом из Медицинской школы Гарвардского университета, который вместе со своими учениками Фредериком Роббинсом и Томасом Уэллером в 1954 г. удостоился Нобелевской премии по физиологии и медицине за открытие способности вируса полиомиелита расти в культурах различных тканей, и Томасом Фрэнсисом – младшим из Мичиганского университета, который позже провел масштабное полевое испытание вакцины Солка и в 1955 г. объявил ее безопасной, эффективной и действенной{437}. «С момента прибытия делегатов, – вспоминал Уотсон, – рекой лилось шампанское (частично на американские доллары), чтобы снять барьеры для интернационального общения. Целую неделю каждый вечер устраивались приемы, обеды и ночные вылазки в приморские бары. Я впервые соприкоснулся со светской жизнью, связывавшейся в моем представлении с упадком европейской аристократии»{438}.
Уотсон был не единственным на этом мероприятии, кто завязывал знакомства. На конференции начались продуктивные профессиональные отношения Бэзила О'Коннора и Джонаса Солка. За время обратного пути в США на борту теплохода они сдружились, обсуждая методы вакцинации за капитанским обеденным столом и в шезлонгах на палубе для пассажиров первого класса{439}. Вскоре после того, как они сошли на берег в Нью-Йорке, Солк получил значительное финансирование от NFIP.
После конференции Уотсон в превосходном настроении уехал в Англию на встречу с Максом Перуцем и 15 сентября написал длинное обнадеживающее письмо родителям.
Мое решение поехать в Кембридж было принято благодаря присутствию блестящих физиков, которые работают над методами определения структуры очень сложных молекул. В будущем эта работа окажет большое влияние на наши представления в области исследования вирусов, поэтому я решил, что стоило бы изучить такие методы, пока я в Европе… Я буду работать в весьма знаменитой Кавендишской лаборатории, где были сделаны многие важные открытия в физике. Моя работа будет связана наполовину с биологией и наполовину с физикой, но на практике по большей части с физикой со значительным привлечением математики. Так что надо опять браться за учебу, и сейчас я чувствую себя так же, как четыре года назад, когда поехал в Блумингтон… в каком-то смысле очень приятно ощущать, что чтением и изучением можно быстро приобрести массу знаний… так что я буду только рад снова стать учащимся{440}.
Уотсон не сообщал о своем переходе в Национальный научно-исследовательский совет до начала октября. Убежденный, что только биохимическими методами не получится установить генетическую роль нуклеиновых кислот, Уотсон написал Кристиану Лэппу: «Я чувствую, что моя будущая роль как биолога значительно расширилась бы, если бы в следующем академическом году я имел возможность учиться в лаборатории доктора Перуца»{441}. Он умолчал о том, что пишет письмо, уже находясь рядом с кабинетом Перуца в Кавендишской лаборатории.
По междугороднему телефону Уотсон заручился поддержкой Германа Калькара, который 5 октября 1951 г. послал в Национальный научно-исследовательский совет США хвалебное письмо. (В этот самый день Уотсон прибыл в Кембридж, чтобы начать там работать.) Письмо начиналось с уверения, что его автор сам побуждал Уотсона отправиться в Кембридж и что просьба Уотсона о предоставлении ему возможности работать с Максом Перуцем заслуживает всемерной поддержки{442}. А 16 октября Джеймс написал сестре о противодействии нового председателя стипендиального совета Merck Пола Вайсса, в прошлом профессора Чикагского университета, который не забыл, как невнимателен был Уотсон на его лекциях, и теперь вроде как мстил бывшему студенту: «Они не понимают, почему я хочу уехать из Копенгагена, поэтому не одобряют мое стремление в Кембридж. Я оставляю решение вопроса Лу [Лурии]. Поскольку он хотел, чтобы я работал на Перуца, я знаю, что он будет за меня бороться. Я не собираюсь тревожиться по этому поводу»{443}.
