Я держал верёвку, намотанную на мои запястья и предплечья, привязанную к дверной ручке, и тянул назад, буквально заваливался. А сзади меня тянула инженер.

Самка была сильна, но не сильнее нас двоих. Возможно она ослабла после ранений, а может мы всегда переоценивали её силу. Ещё, наверное, ей было неудобно дёргать за ручку, но дверь она распахнуть не могла.

Иногда приоткрывала, несмотря на наши общие усилия. Часто просто дёргала так, что, казалось, вырвет мне суставы и порежет верёвкой кожу под рукавом. Но дверь она пока так и не открыла. Кричала, тихо говорила что-то своей глухо мычащей скороговоркой, колотилась... И не могла распахнуть дверь достаточно, чтобы войти. Один раз сделала ошибку: просунула внутрь свою толстенную лапу, но мы почти сразу зажали её. Самка от этого кричала ещё громче, хваталась за верёвку, но сделать ничего не смогла.

При этом она выронила на пол костяной нож, которым даже воспользоваться не успела. Удача. Редка удача.

Редкая неудача была в том, что наше оружие, ракетница, тоже валялось на полу, в нескольких шагах от двери. Просто не повезло, выронил, наматывая на ходу верёвку на руки. Я мог бы поддаться, впустить её в помещение и тут же пристрелить. Но ракетница была далеко. Фиттер её принести не мог, а посылать за ней инженера было самоубийством. Одного меня самка бы пересилила, вошла бы и порвала до того, как инженер нашла бы сраную ракетницу.

И потому я был тут, с верёвкой, впивающейся не то что в кожу, а, казалось, в самые мышцы; с женскими руками, крепко обхватившими меня и тянущими назад; с дверью, которая распахивалась с каждым разом чуточку шире, и делала это чаще. И с криками самки в коридоре.

По крайней мере, мне так казалось, что мы начинаем проигрывать, потому что я ощущал, как выдыхаюсь, как руки инженера слабеют. Я чувствовал в себе какое-то растущее равнодушие: ну порвёт и порвёт, всё равно мы не сможем жить вечно.

И равнодушие такое было страшнее всего.

Но в этот раз самка отступила. Опять сдалась, чуть-чуть не дожав нас. Мы ещё какое-то время держали дверь изо всех уходящих сил, боялись, что она передохнёт и сделает ещё пару попыток. Но так не было. Она ушла.

***

Мы опять бежали из помещения, которое обнаружила самка. Плюнули на всё и вернулись в каюты круизного надмодуля. Если умирать, то в комфорте.

Мы шли два дня, с моей-то ногой, всё ещё перевязанной из-за перелома, с фиттером, который постоянно останавливался перевести дух, присесть, собраться с силами. Я всё надеялся, что он предложит оставить его, пообещает добраться потом… Но нет. Он останавливался сам и заставлял ждать его. Будь нас двое, я бы давно его бросил, но инженер фиттера не оставит. А значит, я буду в меньшинстве. А одному мне не выжить. Поэтому приходилось делать привалы с ними вместе.

Я злился. Не потому, что боялся появления самки… Даже если бы она изменила своей уже и не новой привычке и появилась бы днём — я бы выпустил в неё три ракеты, одну за другой. Просто чтобы или её убить, или лишить нас последнего шанса выжить. Самку я даже ждал, и очень разочаровался, когда мы так и не встретили её по пути. Меня злило, что нам из-за этого полудохлого мудака приходилось тащиться кучу времени, которое мы спокойно могли бы уже проводить в кроватях.

Мы дошли почти за двое суток. Переночевали в каморке, совсем тесной, но зато с защёлкой. Мы даже не стали плестись до дорогих кают, устроились во втором классе.

Вымылись по очереди, и инженер почти сразу залезла на меня. Я был не против, в целом. Завершив переход, и сам хотел… Но был фиттер. Уже настолько слабый, что он не мог инженеру ничего предложить как мужчина. Но он не ушёл, как я ожидал, он остался. Сел в кресло и смотрел на нас. Именно смотрел, внимательно, жадно. Я что-то пытался говорить, но инженер то затыкала меня поцелуями, то говорила, что и фиттеру нужно хоть немного разрядки, пусть и такой. Пассивной.

И потому он сидел и смотрел, как мы трахаемся. Без зависти, без сожаления, а как бы даже и с искренней радостью за нас. И эта радость была отвратительнее всего.

***

Я помнил код очень хорошо: четыре-три-один-ноль-восемь. Инженер — нет, и поэтому им с фиттером пришлось уединиться в туалете: там ассистент не услышит. Код мог напомнить и я, но фиттер не захотел, решил, что лучше скажет тот, кто его программировал.

Что же. Пускай.

Если б не нога, я бы пошёл сам. Правда, пошёл бы. Но, увы, теперь из нас троих может ходить только инженер. Пока что - только инженер. Потом, потом за это возьмусь я. А пока ей нужно напоминать цифры, которые я помнил наизусть. Четыре-три-один-ноль-восемь…

Была ещё одна цифра. Четвёрка на дисплее парализатора: столько зарядов осталось. Пока что фиттер был так слаб, особенно после перехода, что кричать не мог. Но он восстановится. На кровати, в душе, с запасом еды… Он точно восстановится. И тогда у нас будет только четыре заряда.

Вот о чём я думал, глядя на закрытую дверь туалета.

***

Если бы он не лёг на кровать, то ничего не было бы.

Но он лёг, как раз когда инженер ушла минимум на пару часов… И я парализовал его, хоть он даже ещё не заснул.

Достал из кителя капли. Это был последний пузырёк, полупустой. Ещё один, тоже выигранный у матроса… тогда ещё матроса-два, где-то потерялся. Поэтому - последний.

Я подошёл к кровати, сел и прислонил к стене у него в головах сделанный им же костыль.

-Прости, так нужно. Не бойся, я не изверг, постараюсь, чтобы всё было легко.

Я открутил защитную крышку и закапал раскрытые глаза фиттера, щедро, по две капли в каждый. Пусть наслаждается. Закрыл и убрал пузырёк во внутренний карман.

Мне было трудно, очень трудно, но время поджимало. Я посмотрел на фиттера: сейчас, когда парализовало даже мышцы век, глаза его казались ненастоящими, стеклянными. Как у кукол. Что же… тем проще. Я поднёс руку к его лицу, но понял, что ещё не готов, и положил ладонь ему на грудь. Похлопал по-дружески.

-Правда, прости. Ты был полезен, и без тебя будет сложно… Но, ты сам понимаешь, что стал обузой. Спасибо тебе за всё. Это была честь для меня.

Невпитавшиеся капли блестели как слёзы в его глазах.

-Есть такой парадокс, не помню, как называется. Для выживания вида отдельные особи должны утилизироваться. Ты очень поможешь нам, фиттер.

Я положил одну ладонь ему на рот, но опять передумал. Нет, неправильно, так нельзя. Убрал руку от его губ и провёл пальцами очень аккуратно по векам, закрывая их.

-Ты сам это выбрал, когда сорвал перемирие, - придумал я.

И только после этого закрыл руками его рот и нос.

Сложнее всего было понять, когда всё закончится: парализованный фиттер не двигался, не сопротивлялся, а значит, нельзя было определить, когда… всё. Поэтому я держал руки на его лице очень долго.

Потом прижался ухом к груди, внимательно послушал, не бьётся ли сердце. Оно не билось, я ничего не услышал внутри. Поэтому выпрямился и просто остался сидеть рядом с ним.

А когда через пару часов почувствовал, что фиттер остывает, окончательно успокоился: он уже не расскажет инженеру о том, что я пытался сделать…

О том, что я сделал.

Первые несколько дней инженер меня сторонилась. Не обвиняла, не кричала, не спрашивала, просто ушла в другую каюту. Это было глупо и жалко с её стороны: она вернулась, когда ассистент начал гасить свет. Демонстративно пыталась лечь на полу, но я лёг там сам.

На следующий день мы не говорили, ели отдельно, ночь снова провели так же: я на полу, она в кровати. И день за тем. Не знаю, сколько это продолжалось бы, но нас помирила самка.

В один из вечеров она начала кричать, где-то вдалеке, может даже на другом этаже. Не знаю, что именно это было: злоба, отчаяние, бред сумасшедшей, примитивная молитва духам. Хотя нет, крик был слишком однообразным, не похож на речь, даже незнакомую, инопланетную. Это были просто эмоции, выпущенные наружу, гулять эхом по кораблю.