-Почти, - ответил матрос-два.

Мне не было видно, что именно он делает там, да и не хотелось отрывать взгляд от твари. Смотреть было противно и страшно, но зрительный контакт давал ложное ощущение безопасности…

Я уже начал чувствовать через шкуры, как горяча её кожа, хотел спросить снова, долго ли матрос-два будет возиться, как он сам сказал громко:

-Готово! - и отпрыгнул.

Я тоже оттолкнулся от её плеча и отскочил назад.

Верхняя лапа её с задранным рукавом одежды из грубо выделанной шкуры была обнажена и пережата тёмной лентой автоматического жгута.

Матрос-два посмотрел на меня изучающе и улыбнулся:

-А запыхался-то… Молодец! Почти не дёргалась в этот раз.

-Ага, как же, - только и ответил я. Говорить было трудно.

Я следил за самкой. Она глядела на нас, выталкивала из пасти какие-то… слова, вероятно. Потом перевела свои здоровенные глаза на лапу, стала осматривать с ненавистью ленту. Та плотно обхватила её плечо у самого локтя так, что участок под жгутом стал казаться чуть уже остальной руки, а перекрытые сосуды проступили даже под её толстенной грубой кожей. Совсем как у нас.

И тут мы услышали крик ветеринара. Сначала короткий: высокий и пронзительный, словно от неожиданности. А потом почти сразу другой, долгий, протяжный, воющий. Мы обернулись и увидели, что она стоит на коленях перед младшим самцом, зажавшим её голову между своим предплечьем и боком.

Лапой он шевелить почти не мог, да и не нужно было: примат изогнулся всем туловищем, насколько получалось — этого хватило, чтобы зажать голову ветеринара. Крепко зажать: она упиралась обеими руками, одной в его живот, второй — в край панели, пыталась вырваться из странного, но эффективного захвата. Самец её не отпускал. Он тихо шипел что-то, даже не глядя на неё: просто смотрел прямо перед собой, скорчился от напряжения, и держал. Напротив них стоял в ступоре с дубиной-тизером в руке боцман.

Остальные приматы заорали. Они кричали собрату что-то на своём языке, явно возбуждённые, ликующие, если догадываться об их эмоциях по контексту.

Первым опомнился матрос-два. Он подбежал к примату и ещё не успев остановится, ударил того прямо в морду. Получилось, кажется, смазано: я не успел заметить движение. Но матрос-два остановился и стал лупить хорошо поставленными короткими в голову. Он бил по глазам и носу, длиннющему как клюв. Удары его были слабыми для твари, но всё же разбить морду удалось: кровь появилась почти сразу. А сам примат замолчал, но держать пленницу продолжил, давя изо всех сил на её голову своим массивным широченным тазом, прижимая к толстой, как коммуникационная труба, руке. Его собратья кричать не перестали, но интонации их голосов изменились.

Боцман так и стоял с тизером в руке и смотрел на агрессивную тварь. Тогда я сам подбежал к нему, выхватил дубинку из рук и подскочил к мелкому самцу.

Сначала хотел ударить током, но вовремя понял, что тот может убить и без того еле живую женщину, и просто ткнул примата концом дубинки в грудь, как копьём.

Примат дёрнулся, намного сильнее, чем от ударов матроса-два, но смог удержать ветеринара и снова сжать её голову. Я осмотрел его, примеряясь, а потом стал бить как обычной палкой…

Как именно я наносил удары - уже не помню, кажется, в начале даже пару раз попал и по матросу-два. Потом тот будто бы ушёл; наверное, чтобы не мешаться, а я уже вовсю охаживал монстра по голове, лицу, груди… Не помню точно, но в какой-то момент остановился и увидел, что ветеринар лежит на полу, матрос-два с разбитым лицом — точно задел — стоял рядом, тоже запыхавшийся. Боцман был возле него: растерянный, подошедший, но не знающий, что делать. А сам младший самец с разбитым в мясо лицом обмяк и осел, насколько позволяли фиксаторы: чуть подогнув ноги в коленях, чуть задрав неестественно даже для их вида локти и упершись подбородком поникшей головы в кольцо ошейника. Я всё равно ударил его ещё пару раз, но получилось слабо. Новые движения дались трудно, и я отошёл, опустив дубину, но не выпуская её из рук. Посмотрел на второго самца: тот оскалив свои острые клыки дёргался, пытаясь вырваться из фиксаторов, и что-то выкрикивал. Кажется, мне.

Я чуть приподнял дубинку, захотел заехать и ему, но понял, что не смогу. Силы уходили, по рукам стала бежать слабая дрожь. Тогда я просто ткнул в него, нажав на кнопку тизера, подождал немного, смотря, как ублюдок корчится, и опустил устройство. Примат замолк, а я перевёл взгляд на ветеринара.

Она лежала на боку без движения. Я только сейчас понял, что кричать женщина перестала очень быстро, ещё до того, как подбежал матрос-два.

-Врача… - сказал я тихо. Потом собрался и крикнул. - Боцман, блядь, врача!

Тот дёрнулся, посмотрел на меня тупо, но почти сразу на его лице появилось облегчение. Он понял, что может сделать что-то и бросился из оранжереи как самый младший матрос не побежал бы. А я наконец отбросил дубинку, подошёл к ветеринару и вместе с матросом-два присел перед ней.

Мы тоже не знали, что делать. Матрос-два попытался перевернуть её, но я остановил: не был уверен, что даже это можно делать. Изо рта, ушей, носа и даже, кажется, глаз у неё шла кровь.

-Ты знаешь, что делать?

-Нет.

Я поднял руку — та мелко дрожала — и осторожно положил ветеринару на плечо. Это можно. Это точно можно, но это и точно бесполезно. И всё же… Всё же я делал хоть что-то.

Матрос-два ждал, что я переверну её, но когда понял, что не собираюсь, посмотрел вопросительно.

-Чтобы… пусть чувствует, что не одна.

Тогда он тоже положил руку на неё, возле моей: разбитую об морду примата и перемазанную инопланетной кровью.

Так нас и нашла врач, когда пришла: сидящими у тела ветеринара, аккуратно поглаживающими её плечо, ещё не успевшими успокоиться после драки.

-Что с ней, ребят?

-Мы не знаем. - Тихо ответил матрос-два и встал. Подал руку и помог подняться мне.

Мы отошли, освобождая место врачу, и встали возле боцмана. Мрачного, тихого, виноватого. Я не стал смотреть на ветеринара дальше, не смог. Перевёл взгляд на избитого примата: тот так и висел без признаков жизни. Кровь залила всю его одежду до пояса, даже накапала небольшой лужицей ему под ноги. Но как раньше она, неестественного цвета, не пугала, казавшись обычной краской, так и сейчас не приносила удовлетворения. Наоборот, выглядела странной и неумелой маскировкой, наивной попыткой обмануть.

Врач встала. Указала на избитого самца:

-Этот?

-Да. Что с ней?

Врач ничего не ответила. Она подошла к панели и сняла с неё закрепленный датчик-монитор состояния, чуть переделанный под отслеживание показателей аборигенов. Посмотрела на дисплей, потом небрежно отбросила устройство, достала из кобуры свой личный пистолет, сняла с предохранителя, приставила к голове избитого примата и выстрелила.

-Не надо греть бокал руками. Надо пить, - врач говорила строго.

-Да я… - Боцман даже заканчивать не стал, просто махнул ладонью.

-Пей, блядь, - процедила врач уже не строго, а зло. Потом обвела нас взглядом и добавила. - Всех касается. Если врач говорит пить — слушается даже капитан. Ясно?

Мы почти одновременно поднесли бокалы к губам.

Бокалы были модные, с толстым-претолстым дном: около двух пятых высоты приходилось на него. В академии ребята называли такие ограничителями, а здешний экипаж — предохранителями. Ограничитель потому, что объём ограничен, предохранитель — много не выпьешь, рука устанет.

Капитан зачем-то налила нам из своего мини-бара, а координатор предлагал взять что-нибудь из запасов в круизном надмодуле. Как по мне, правильнее было бы ограничится тем, что было в медотсеке: вкус я всё равно не чувствовал, и вряд ли им могли сейчас наслаждаться остальные. Я бы ещё понял, если бы и не участвовавшие в инциденте присоединились, помянуть ветеринара… Но нет, пили только те, кто был в оранжерее, остальные смотрели на нас с сочувствием и задумчивостью.