Создание мифа носило отчетливый антирусский характер и шло в русле иудейско-масонской идеологии, для которой любые, самые грязные, подлые и кровавые методы считались приемлемыми.
Изучение архивных источников показало мне, что понимание русской общественностью этой цели мифотворцев было еще при жизни Распутина. В газетной полемике тех лет одни рассматривали Распутина в народной традиции странничества и старчества, другие рисовали его страшным развратником, хлыстом, пьяницей. Причем справедливо отмечалось, что на печатные столбцы проникали главным образом лишь одни отрицательные мнения о Распутине, как правило, без приведения каких-либо конкретных фактов, в бешеном и все нарастающем потоке тонули незамеченными попытки сказать правду о нем. Еврейская и либерально-масонская печать сделала все, чтобы возбудить в отношении к Распутину самую непримиримую ненависть в обществе.
«Думаем, что мы не будем далеки от истины, – писала в 1914 году газета «Московские ведомости», – если скажем, что Распутин – «газетная легенда» и Распутин – настоящий человек из плоти и крови мало что имеют общего между собой. Распутина создала наша печать, его репутацию раздули и взмылили до того, что издали она могла казаться чем-то необычайным. Распутин стал каким-то гигантским призраком, набрасывающим на все свою тень».
«Кому это понадобилось? – спрашивали «Московские ведомости» и отвечали: – Во-первых, нападали левые. Эти нападки носили чисто партийный характер. Распутина отождествляли с современным режимом, его именем хотели заклеймить существующий строй. Все стрелы, направленные на Распутина, на самом деле летели не в него. Он нужен был лишь для того, чтобы скомпрометировать, обесславить, замарать наше время и нашу жизнь. Его именем хотели заклеймить Россию. Понятно, что ко всем нападкам с этой стороны на Распутина можно и должно было отнестись с особой недоверчивостью. Тут наши публицисты избрали для себя самую невыгодную позицию: они прикрывались именем Распутина как щитом. Всем было ясно, что они целят в руководителей политики, говоря о Распутине, но когда до этих писак добиралась цензура, угадывавшая их истинное намерение, они вопияли: «Вот видите, что с нами делают из-за Распутина! Вот каков наш теперешний режим!»
Но на Распутина выходили со своими обличениями и из правого лагеря. Иные обличители были действительно искренни, но были и такие, которые делали свою карьеру на Распутине: «Вот, дескать, какова наша гражданская доблесть – мы самого Распутина не побоялись! Похвалите нас, удивитесь нашей смелости, посодействуйте нашей популярности. И левые газеты охотно выдавали свои похвальные листы таким господам, которым, впрочем, ничего другого и не было нужно.
Что же получалось?
Наше общество поверило в Распутина»[76].
И эта вера продолжала поддерживаться весь советский период, а с приходом к власти Горбачева и Ельцина даже усилились. «Перестройка» дала новую жизнь антирусским силам, которые в свое время создавали этот миф и заинтересованы в его сохранении.
Все сильнее я осознавал, что миф о Распутине следует рассматривать как специально созданное препятствие (хотя далеко не единственное) на пути понимания русских духовных, политических и национальных ценностей, и прежде всего осознания величия русской православной Монархии. И создан он именно для того, чтобы перекрыть дорогу возвращения к этим ценностям. Чтобы, посмотрев на мифологизированного Распутина, люди в ужасе отшатывались от своего славного и победного прошлого, стараясь забыть его и не возвращаться к нему.
Отправляясь в Сибирь, я понял, что пришло время убрать эти завалы, а сделать это можно только внимательным, объективным изучением подлинных фактов и документов, тщательным анализом и сопоставлением различных источников, придерживаясь строгой исторической последовательности событий. Только так можно было размотать тот трагический клубок, которым были жизнь и смерть Григория Распутина…
На родину Распутина я отправился один, без машины. Джинсы, куртка и смена белья, блокноты, диктофон в маленьком рюкзачке. Опасаясь повторения уральских попыток помешать мне работать, эту поездку я совершил в полной секретности. Даже командировочное удостоверение и письмо от газеты «Литературная Россия» я напечатал сам на бланке, переданном мне Э. И. Сафоновым. Без этих документов я не мог бы получить разрешение работать в местных архивах. В общем, на этот раз никто, кроме жены и близких друзей, не знал о моей поездке.
Поездом добравшись до Тюмени, я решил повторить речной путь Григория Ефимовича, добиравшегося до родных мест пароходом по реке Туре. Однако оказалось, что пассажирское сообщение по Туре давно отменено, а ходят только грузовые суда. На одно из них под вечер мне удалось устроиться. Пока не стемнело, я много снимал. Эпические сибирские просторы вызвали восторг. Устроившись на жесткой деревянной скамье на палубе, я не мог заснуть всю ночь, вспоминая, что этим же путем 70 с лишним лет назад везли в Тобольск Царскую семью. Под утро я задремал, но вскоре был разбужен матросом: «Пора, Покровское!»
Уже светало. Берега были затянуты туманом. Наше судно стояло почти у берега. Закатав джинсы, я по колено в воде вышел на берег. Домов почти не было видно. Побродив немного у кромки воды, я забрался в ближайший стожок сена и тут же уснул. Разбудил меня шум трактора, туман рассеялся, солнце стояло высоко. Отряхнув с себя сено, я пошел к домам и почти разу вышел на старый сибирский тракт, как раз в том месте, где раньше стояла построенная стараниями Распутина церковь. Богатое сибирское село, построенное на путях славных походов Ермака Тимофеевича, за годы советской власти захирело. Самые лучшие и добротные дома были построены еще при Распутине, архитектура еврейских большевиков принесла в село несколько жалких строений барачного типа. Такое же барачное строение стояло на месте дома Распутина, разрушенного по указанию партийных властей почти в одно время с домом Ипатьева в Екатеринбурге.
Устроившись на квартиру, я пошел обходить дома в поисках стариков, знавших Григория Ефимовича. Таких уже было немного. Все они смотрели фильм о Распутине, поставленный советским режиссером Климовым, и как один утверждали, что созданный и образ совсем не похож на настоящего Распутина. «В фильме, – говорили старики, – он огромный, высокий и страшный, а мы его помним совсем другим, ну, может быть, чуть-чуть выше среднего роста, скорее тщедушным. И все манеры и поведение другие были. Лицо бледное, глаза впалые, вид, как правило, измученный. Ходил с посохом».
О конокрадстве и распутном образе жизни Григория Ефимовича никто из стариков не слышал, зато они охотно рассказывали мне о нем как о благотворителе и бессребренике.
Анфиса Федотовна Моторина, 88 лет, рассказывает: как только Григорий приезжал в село, дети бедных крестьян прибегали к нему, знали, что он всегда угостит их конфетами, орехами или еще какими лакомствами, заведет разговор. Как живете? Все ли у вас есть, есть ли сапоги, рубашки, платье? Коль узнает, что нет, пишет записку лавочнику – он в том доме, где сейчас почта, раньше располагался. С этой запиской летит детвора к лавочнику, и тот подбирает нужную вещь. Ну а потом Распутин за все расплачивается. Таких случаев было очень много. О них рассказывали практически все опрошенные.
Иванова Анна Федоровна, 93 лет, вспоминает, как у ее сестры Марины не было ботинок, нельзя было в церковь на праздник пойти, а об этом узнал Распутин, написал записку лавочнику; Киреевой Матрене Алексеевне дал на платье.
Но это не самое главное. Если кто у бедных женился, денег на свадьбу давал Григорий.
Старушки передают сцену: приходит бедняк: «Помоги, Григорий Ефимович, свадьба скоро». – «А сколько надо?» – «Ну рублей 50». – «Что на 50 сделаешь, бери 100».
Михаилу Григорьевичу Почивалову построил на свои деньги дом. Другим покупал то лошадь, то корову, давал деньги детям на учебу, на лекарства. Прежде всего на собранные деньги в селе была построена церковь, позднее разрушенная еврейскими большевиками. Многое делал Распутин для своего села вообще. Источники свидетельствуют, что он регулярно жертвовал то 500, то 100, то 300 рублей на общественные нужды, строительство общественных зданий, ремонт волостного правления, которое размещалось рядом с его домом.
