— Приветствую, — обратился я к лидеру отряда, которым не мог быть никто другой кроме пожилого одноглазого мужчины, что сидел на самом большом орле, носил легкие доспехи и, судя по заметно осунувшемуся выражению лица с огромными мешками под глазами давно уже не отдыхал. Ну, или успел весьма основательно задолбаться тем, что в отрыве от линий снабжения обеспечивает выживание доверившихся ему новобранцев или кадетов. — Меня зовут Бальтазар, я лорд этого города, и у меня для вас есть достаточно широкий спектр задач, сводящихся тем не менее по большей части к разведке и наблюдению…

— Папа, я кушать хочу…И братик, кажется, тоже хочет, просто молчит… — Дней десять назад, когда Ганс Купперман только-только вернулся на Землю, он боялся услышать этот вопрос, поскольку просто не знал, что на него ответить. Ибо он оказался посреди проклятых джунглей и ему едва-едва хватило денег на то, чтобы не только вырваться из Тренировочного Лагеря, но и выкупить своих семилетнюю дочь и годовалого сына. Для того, чтобы сделать это, бывшему немецкому парикмахеру пришлось продать абсолютно все имущество, последние из так необходимых империалов он наскреб, попрощавшись с единственным ножом, запасными носками и рубашкой. Кормить детей было попросту нечем, а голыми руками добывать еду у него, к сожалению, так толком и не получилось научиться. А потому тогда Гензель и Гретта первый раз в своей жизни познакомились с голодом. И голодали почти сутки, прежде чем оторванная от земли ветка, чей слом по остроте смог на некоторое время поспорить с настоящей бритвой благодаря использованию одного из профессиональных умений Ганса, впился в бок какой-то белки-летяги. Чего-то более подходящего, например ягод или орехов, он тогда так и не сумел найти…А капля сока, выдавленного из обнаруженных грибов, оставила на коже руки огромное красное пятно, что даже сейчас ещё едва заметно чесалось. — А еще, мне кажется, в кустах слева от дороги что-то двигалось…Что-то большое…

— Увидишь это ещё раз — сразу же кричи! — Попросил свою девочку Ганс, оглядываясь, назад, но не обнаруживая ни малейшего движения среди остатков наполовину заросшей дороги, которую им повезло найти. Ибо пусть клочки асфальта перемежались оврагами, болотами или участками непролазной чащобы, однако периодически там все же попадались участки ровного пути и обломки машин, разломанных растительностью словно бы в приступе жуткого гнева. А среди них, при везении, получалось обнаружить вещи, которые стали для него и его семьи настоящим спасением. Пластиковые бутылки, где хранилась чистая вода. Помятую кастрюлю, пригодную для того, чтобы набранную из периодически попадающихся ручьев жидкость кипятить вместе с добытой едой, делая грубое подобие супа. Запыленные конфеты, хоть немного примиряющие детей с окружающей действительностью и дающие им драгоценные сейчас калории. Несколько маленьких ножей, использовавшаяся в качестве тряпок старая и рваная одежда, ныне для Ганса бывшая куда большим благом чем пенсионные накопления за всю его жизнь, а самое главное, аптечки… — Гензель все еще горячий?

— Он очень горячий, — подтвердила дочь худшие опасения отца, которого очень напрягало длительное молчание сына. Сына, что вот уже который день тяжело болел, не выдержав то ли стресса от отсутствия матери, то ли ночевки на продуваемых ветром ветвях деревьев под открытым небом, то ли ночного холода, то ли плохой кормежки…А скорее — всего этого сразу. И те несколько таблеток вроде бы антибиотиков, которые Ганс чудом сумел обнаружить в остатках уничтоженных автомобилей, не сумели сбить с малыша температуру или остановить кашель, которым он страдал все то время, пока не спал. Вернее находился без сознания. — Мне кажется, он даже горячее чем вчера…У меня ручки болят уже его нести…И от него опять воняет!

— Мы пройдем еще немного и перепеленаем его, — пообещал Ганс, который понимал, что здоровья ребенку пребывание в грязных пеленках точно не добавит. Но также он с содроганием отдавал себе отчет и в том, что если они будут двигаться слишком медленно и не найдут настоящих врачей или хорошие медикаменты в самое ближайшее время, то его семья может сократиться еще больше. С супругой своей немецкому парикмахеру мысленно уже пришлось попрощаться. Он видел её в списках иждивенцев, которых можно бы было выкупить…Видел и сделал выбор в пользу детей, которые вдвоем стоили меньше чем одна взрослая женщина, даже с точки зрения Бесконечной Вечной Империи являющаяся неплохим бухгалтером, да вдобавок обладающая молодостью, крепким здоровьем и красотой. Ганс сердцем все ещё надеялся, что её как-то получится найти…Спасти…Вернуть обратно к нему и детям…Однако его разум, порядком ожесточившийся в Тренировочном Лагере, говорил обратное. Тут бы самому выжить и никого из их совместных детей не сгубить. — Но я пока не могу помочь тебе нести братика. Ты ведь не сможешь поднять мой мешок, правда, милая? Прости дорогая, и потерпи еще немного, так надо, у нас нет другого выбора…

Одной рукой Ганс придерживал у себя за плечами самодельную торбу с их небогатыми пожитками, сделанную из пары чехлов для автомобильных кресел и постоянно норовящую соскользнуть, а второй крепко сжимал большую деревянную дубину, утыканную острыми осколками стекла, гвоздями, винтами и даже парочкой небольших отверток. Расстаться с оружием хоть ненадолго немец не рисковал. Не после того как их маленькую группу уже трижды атаковали дикие звери, дождавшиеся шанса запустить свои зубы в плоть не самого парикмахера, так его детей. И если парочку каких-то то ли одичавших мутировавших собак, то ли мелких молодых разноцветных волков получилось отогнать бросками камней и громкими криками, а от явно хищного ходячего цветка они просто убежали, то действуй он хоть чуть-чуть медленнее, и громадные агрессивные многоножки точно бы успели запустить свои жвалы в истошно кричащую дочь, выбранную на роль добычи видимо благодаря относительно малым габаритам. Тогда у него получилось опередить самое резвое из стайных насекомых буквально на две секунды. И если бы он в это время держал в руках ещё и сына, которого под ноги не уронишь как мешок с вещами, то реагировал бы ещё медленнее, а значит, его девочка оказалась бы ранена. А может и мертва…

— Папа, я устала! — Снова принялась жаловаться и хныкать Гретта, которая хоть и была в том возрасте, когда что-то понимать уже можно…Но привыкла к совсем другой жизни, а потому принимать царящий вокруг кошмар не желала. И Ганс её прекрасно понимал. Он бы сам был очень не против покричать и кому-нибудь поплакаться…Да только боялся, что если позволит себе хоть мгновение слабости, то тогда свалится в истерику так надолго, что выйдет из неё уже один, ибо в таком состоянии заботиться о детях у него точно не получится. Если конечно выйдет вообще, ведь отныне даже минута слабости и рассеянности могла оказаться смертельно опасной. Три раза у него не оставалось иного выхода кроме конфликта со зверьем. А вот обходить по большой дуге места, где они с дочерью видели крупных и потому точно опасных животных, приходилось раз в двадцать чаще. — Папа, мне…Папа! Там! Там! В кустах!!! Оно смотрит на меня-а-а!!!

— Ррааа!!! — В свою очередь громко и страшно зарычал зверь, который Гретте не почудился и по всей видимости действительно некоторое время следовал за их маленькой группой, дожидаясь удобного момента для атаки. Дождался он, правда, своего обнаружения, но это ни капли не смутило существо, похожее одновременно на черного медведя и большую обезьяну, что шатающейся походкой выбралось из кустов. От первого были размеры, строение морды и окрас, от второй — длинный хвост и пропорции тела. Было видно, что этому животному привычнее все же двигаться на четырех лапах, но его кажущейся медлительностью и неуклюжестью Ганс не обманывался — он видел, как в Тренировочном Лагере одно подобное существо догнало пытающегося удрать от него лесоруба, так и не вставая обратно на четвереньки. Вдобавок громадные крючкообразные когти зверя могли разодрать на части человеческое тело буквально в пару рывков. И уж конечно тварь могла очень больно укусить полной клыков пастью, в которой бы без проблем скрылась его рука. Или голова Гретты. — Граа-а-а!!!