Меч пригвоздил всадника к телу крылатой твари.

Одной рукой держась за увязшее оружие, другой Хранитель успел схватить Эмпирику, чуть не сорвавшуюся вниз.

Трагодонт, брызжа зловонной слизью, с душераздирающим рёвом нёсся на скалы.

Внизу завиднелись заросли пурпурных деревьев на склонах туманной долины; впереди — чёрные каменные глыбы, вспоровшие тяжёлые облака.

Выбора нет. Придётся прыгать.

Хранитель крепко сжал руку принцессы.

***

Свист рассекаемого воздуха. Треск ветвей.

Густые кроны деревьев, сотканные из тонких пурпурных нитей, смягчили падение. Полупрозрачная почва, на которой они росли, была мягкой и вязкой, как желе.

Исцарапанные, с порванной одеждой, перемазанные омерзительной оранжевой слизью, но в остальном совершенно целые и невредимые, Хранитель с Эмпирикой лежали в сиреневом болоте, окружённые причудливо скрученными ветвями.

В воздухе витал аромат мяты с примесью лёгкой сладости. Поверхность болота, на удивление упругая, не засасывала тела, а выталкивала их, точно пружина, а его густое студнеобразное вещество приятно холодило кожу. Царапины, на которые оно попадало, затягивались на глазах и исчезали без следа.

— Должно быть, это и есть Игл-Атта — Сады Утопии, — Эмпирика медленно поднялась, опираясь на ствол дерева.

Она выглядела на удивление спокойной. Хранитель отметил, что и сам совершенно спокоен, как будто всё происходящее сейчас совершенно обыденно, а недавнего сражения с демонами и рискованного прыжка с гибнущей крылатой медузы вовсе не было.

— Фрагилий сравнивал их болотистую почву с живительной водой священных галахийских озёр: при всей непохожести формы действие одинаковое, — принцесса поправила на плече ремешок чудом уцелевшей дорожной сумки, где покоилась заветная книга — путеводитель по острову.

— О, ну ясно, — только и смог ответить спутник.

Ему было так хорошо и уютно, что не хотелось никуда больше идти. Да и на ноги встать не получалось: с каждой попыткой он проваливался по колено в студень, тут же выталкивающий его обратно на поверхность.

— Почва, питающая эти деревья, соткана из особого вещества — «материи сна». Не знаю точно, что это значит, но Фрагилий писал, что в Садах Утопии «каждый вздох меняет реальность».

Принцесса вдруг задумалась. Несколько минут прошли в умиротворительной тишине, мягко перешёптывающейся лёгкими вздрагиваниями пурпурной паутины на ветвях.

— Вздох… Ну конечно! — воскликнула наконец Эмпирика, и деревья задрожали, как от ветра. — А ну-ка пойдём, — с этими словами она схватила Хранителя за руку и помогла ему подняться. Студнеобразная жижа волнами расступалась перед ними, обнажая узкую полосу твёрдой каменистой почвы.

— И что это сейчас произошло? — недоуменно спросил Хранитель, словно очнувшийся от наваждения.

— Материя сна живёт по своим законам. Она сродни веществу нашего разума. А значит, ей можно управлять, концентрируя луч сознания на том, что ты хочешь от неё получить.

— Если честно, я ничего не понял, — признался Хранитель, следуя за принцессой по тропинке среди расступившегося болота, застывшего по обеим сторонам высокими мутными стенами.

— Да я тоже, — обернулась Эмпирика, улыбаясь уголком рта, — просто так было написано в старинном трактате «О сущностях и субстанциях», который я нашла… ну, в её вещах.

«Среди чердачного наследия Ив, то есть», — понял спутник. Принцесса никогда не называла её матерью — по крайней мере, с тех давних пор, как перестала со слезами звать её по ночам.

— Я всего лишь сосредоточилась на размеренном дыхании и думала о том, что нам надо отсюда выбраться, — продолжала Эмпирика. — И что было бы неплохо идти по твёрдой дороге. Возможно, примерно это и имел в виду автор под «концентрацией луча сознания».

— То есть всё, что тут с нами происходит, зависит от наших мыслей? От того, чего мы пожелаем? Тогда почему у меня не получается этим управлять?

— Не знаю, — ответила принцесса, — возможно, тому виной неосознанные сомнения в силе своего сознания. Или непоколебимая убеждённость в невозможности подобных вещей. Трактум Мечтатель писал:

«Мы сами себя заточили в темнице

Реальности, с коей не можем смириться,

И бьёмся бессильно, как волны о скалы,

В плену убеждения, злы и усталы…»

Это из недописанной поэмы «Потерянный век» — о Войне Звёздного Пепла. Столько раз размышляла над этими строками, а о чём они, только теперь поняла… И, да, отвечая на твой вопрос… Думаю, так и есть, и не только тут.

На самом деле, я всегда чувствовала, что сознание может изменять реальность, но не искала подтверждений на практике. А если и пыталась думать о хорошем, лучше от этого не становилось. Но могли же игнавиане силой мысли перенестись на Эгредеум с другой планеты! Карвалахий всерьёз так думал, а ведь он был Верховным Эгидиумом при короле Эггероне.

— Как тебе удаётся держать в голове столько… — Хранитель хотел сказать «ерунды», но вдруг запнулся, — столько всего?

Эмпирика пожала плечами:

— Я просто люблю читать.

***

Заросли пурпурных деревьев не спешили отпускать столь редких гостей — те, впрочем, и сами никуда не торопились. Чувство умиротворённой безмятежности только усилилось, стоило им встать на твёрдую почву — ибо она, почва эта, была не более чем иллюзией, сотканной из податливого волшебного вещества.

Колдовские чары Игл-Атта, разбуженные мысленным прикосновением, набирали силу. Точно сладкое варево из крацитовых плодов, чей медовый запах с королевской кухни добирался до самой библиотеки, заставляя заурчать живот принцессы, и думать забывшей о еде, — точно так же, как закипает оно с удвоенным рвением, вбирая в себя растворяющийся сахар, так и древняя магия, обнаружив благодатную почву в сознании искательницы, приносила обильные плоды.

Крацитовые в том числе. Печёные, на серебряных блюдцах с изящными ложечками в придачу. Прямо как во дворце. А ещё — флягу студёной воды и чистое платье для Эмпирики. Чёрное с красными узорами, как она любила, и с глубокими разрезами по бокам — не стесняющее шаг, удобное для дороги.

И пару пушистых одеял, на которых они с Хранителем, подкрепившись, блаженно растянулись под деревом.

Должно быть, утомлённые путники ненадолго прикорнули — Эмпирике виделось что-то радостное, и она тихо смеялась во сне.

Кажется, это было в далёком детстве, и она, совсем кроха, лежала в своей комнате, пробудившись от кошмара, а Ингрид, прибежавший на крик среди ночи, примостился рядом и гладил её волосы, и сразу становилось так спокойно, словно никогда и не было тех ужасов в чёрной башне, и занесённого кинжала, и теней, выходящих из стен, что снова и снова являлись ей в сновидениях. Она тянулась к Ингриду и засыпала у него на груди, а он боялся пошевелиться, боялся спугнуть безмятежную улыбку, столь редко — и только во сне — блуждавшую на её губах.

Нежная, невесомая, точно поцелуй ветра, чья-то рука провела по волосам, и Эмпирика открыла глаза.

— Здравствуй, дочка.

Удивительно, но страшно ей не было. Сердце билось ровно, разнося глубокое спокойствие по отдохнувшему телу, сладковатый аромат мерно наполнял лёгкие, вливая в них уверенность в том, что отныне всё будет хорошо. Что всё идёт своим чередом — правильно.

Словно только и ждала она этой встречи. Ждала всю жизнь.

— Здравствуй… мама.

Она узнала её сразу, хотя образ Ив давно выветрился из памяти, оставив лишь тень скорби. И её-то — этой досадной тени — в нынешнем видении не было и следа. Только сумрачная загадочность и величественная отстранённость, свойственная всем игнавианам.