Солнце за спиной склонялось к горизонту, оранжевые воды темнели. А позади мятежники снаряжали погоню, взбираясь на борт золотых кораблей, срывая с них королевские чёрно-жёлтые флаги.

Седхи со спутниками причалил к изумрудному берегу, где тёмный змеистый плющ взбирался по малахитовым стенам древнего замка.

Не останавливаясь, беглецы продолжили путь, оседлав странных существ, похожих на зёрна фасоли, передвигавшихся с помощью множества бахромчатых ножек. Подгоняя нерасторопных тварей, наездники хлестали и били ногами полупрозрачные студенистые бока так сильно, что на них лопалась тонкая кожа и выступали мутные росинки, но существа не издавали ни звука.

Они пересекли реку, цветочное поле, болота и лес, за которым шумел океан и на прибрежном холме высился дивный янтарный город. Оранжевое солнце таяло на его стенах.

Издалека виднелись каменные улочки, витками взбирающиеся к вершине холма, которую венчал сверкающий дворец, цветущий островерхими башнями над террасами многоярусного сада. На главном шпиле развевался золотисто-янтарный флаг.

Агранис. Янтарное сердце мира.

Столица Объединённого Королевства, которому правители Рат-Уббо подчинялись много веков.

Здесь Белый Король даст защиту своим вассалам.

Тёмная фигура вошла в чёрную башню.

Неподалёку звенел колокольчиками юный смех, бойкие ноги плясали на ковре из жёлтых цветов под древние песни, которым вторили шёпот воды и вздохи дерев на ветру.

Но тёмная фигура вошла в чёрную башню, и мир утонул во мгле.

Видение развеялось, и Седхи уже со всех ног бежал к дворцу по бесчисленным ступеням золотистого сада, а корабли мятежников подходили к изумрудному берегу.

По небу вдоль горизонта ползли тяжёлые чёрно-красные тучи. Напротив них солнце тонуло в зловещей багровой дымке, и воздух казался напитанным кровавым туманом.

Седхи ворвался в просторный высокий зал — только теперь с удивлением осознал он, что ни во дворце, ни на улицах нет ни одного королевского стража.

Он бывал в этом зале с матерью, отчётливо вспомнилось юноше, и тогда отовсюду лились свет и шум. Ныне же зал был пуст, и стены его тонули в тяжёлом сумраке.

Неясная тревога, объявшая Седхи, вмиг взорвалась паническим ужасом: он был здесь не один. В дальнем дверном проёме сгущалась тьма: уплотнялась, обретала форму.

Тёмная фигура вышла ему навстречу, и руки её были в крови.

***

Через два месяца Седхи полностью выздоровел и некоторое время продолжал прежние занятия, но год спустя без объяснений бросил учёбу и, сухо простившись с наставником, вернулся в Египет.

Связь с ним была потеряна.

То был год солнечного максимума.

Среди бумаг, найденных в последнем жилище бывшего ассистента, Байер обнаружил папирусные свитки крайне необычного содержания, из которого фон Беккер позже сделал вывод, что описанный им приступ болезни несчастного юноши не был единственным.

Несмотря на внешний вид свитков, свидетельствующий об их подлинной древности, археолог сразу догадался, кто их автор, ибо часть рукописей была написана на немецком языке. Каллиграфический почерк Седхи он узнал сразу. Более того, на одном из листов имелось послание для самого Байера. Грамматически правильное, но невообразимо запутанное, местами практически лишённое связности и смысла, оно явственно свидетельствовало о тяжёлом душевном недуге автора и выражало болезненно-мрачную безнадёжность.

Несчастный страдалец писал, что повинен в каком-то чудовищном преступлении космического масштаба и что должен остановить некое неназываемое зло — хотя и знает наперёд, что не сможет. Он таинственно намекал на скрытую связь между этим всемогущим врагом и текстами из Абусира, которые изучал вместе с Байером. Он призывал наставника найти среди старых зарисовок и экспедиционных заметок скопированные им фрагменты древних рукописей и настенных росписей, которые совершенно не поддавались расшифровке. Он утверждал, что перевёл их.

Фон Беккер с прискорбием отмечал, что случай Седхи выделялся среди остальных наблюдений особо неблагоприятным течением: в то время как у других пациентов приступы болезни, сколь бы тяжёлыми они ни были, проходили по обыкновению почти бесследно, бредовые идеи юноши постепенно сделались устойчивыми, обрели систематичность и внутреннюю структуру вместо прежней фрагментарности и, по всей видимости, сохранялись длительное время, определяя его поступки и предрешая печальный конец.

Для наглядной иллюстрации неумолимого разрушения мыслительных функций аль-Джахарди фон Беккер привёл некоторые отрывки из его письма Байеру дословно.

«Обозначения иероглифических знаков: плацента, хлеб, сова. То, что изображено, не имеет очевидной связи со смыслом. Вставляя принятое по умолчанию в современной египтологии «е» между согласными, записанными этими тремя знаками, мы можем прочитать слово как четем. Надпись, над которой вы бились четыре года экспедиции, символы, которые оставались тайной для всей кафедры.

Вы предположили, что это слово может быть результатом смешения — или прародителем — двух других: хетем (печать, знак) и ченетет (сакральный опыт), впрочем, сами же и отвергли это объяснение как безосновательное.

Теперь, предприняв повторное многолетнее изучение этих надписей, заново посетив места нашего солнечного паломничества, я с уверенностью заявляю: вы были правы.

Древние мастера, оставившие эти таинственные знаки, — я был с ними знаком. Я бывал здесь, на Земле, много раз — в лихорадочных снах, которые не были снами. Все считали меня безумцем — я и сам так считал, — но теперь я точно знаю, что всё это произошло на самом деле. Произошло и будет происходит. Произошло и происходит сейчас в едином потоке времени, которое на самом деле никуда не течёт.

Теперь я знаю, где мой дом и куда я иду. Я знаю, кто овладел моим разумом — я знаю того, кто обитает позади Солнечных Врат, на Изнанке Света, за сакральной печатью, выкованной в пламени Первых Звёзд.

Он зовёт меня, и я не в силах противиться его приказам.

Я знаю тех, кто придёт после нас — тех, кто был в начале мира. Тех, кто усомнится в основаниях науки и, содрогнув древние колонны, на которых держится величественное здание человеческого знания, будет творить миры разумом.

Пять Ищущих. Пять звёзд. Пять башен. Пять силуэтов во тьме. Я знаю их имена, и он — один из них.

Я иду во тьму, где найду свою судьбу. Во тьму, которая поглотит мир и обратит его в Хаос.

Я был вчера и буду завтра.

Я был тем, кто записал это сказание. Четыре тысячелетия назад».

Содержание других свитков было ещё более странным и пугающим.

Фон Беккер, прежде не скупившийся на описания, эту часть истории передал довольно сжато и сухо, в самых общих выражениях — на основании рассказа Байера, который, разумеется, не стал делать подробный перевод заведомо неаутентичного текста, но и уничтожить находки не решился. Запрятал куда подальше, с глаз долой — но вот из сердца вон так и не вышло.

Сказание Седхи повествовало о том, как Вселенная — и это напоминало известный древнеегипетский миф о творении мира богом Птахом — была соткана Неназываемым из его мыслей и слов. Как его служители, некие могущественные создания — хегелер — сплетали, как пауки паутину, ткань Единого Бытия, следя за порядком воплощения мыслей Неназываемого.