Ординатору было совестно, что она давно с ним не общалась. Хотя, быть может, это только один из поводов, чтобы логически обосновать постоянное гнетущее чувство вины за какой-то невообразимо ужасный поступок, который она никак не могла вспомнить.

Хорошо, что сразу после первого сентября наступили выходные: снова идти в больницу казалось невыносимым. Окончательно пробудившись, Мария Станиславовна долго лежала в кровати, собираясь с силами, чтобы встать, и совсем не находя для этого причин. Пережить утро сложнее всего. Хотя какое там утро, небось, уже часа два.

День обещал быть привычно праздным и пустым. За окном, кажется, светило солнце, но Мария Станиславовна предпочитала существовать в полумраке, оставляя шторы занавешенными.

Она по привычке включила компьютер и, глядя, как он загружается, заправилась кофейным топливом с горячим бутербродом. Вкуса пищи она почти не ощущала, и даже аромат бодрящего напитка, необходимого для хоть сколь-нибудь сносного функционирования, совершенно её не вдохновлял. Более того, ни сил, ни энергии это не прибавило, напротив, сделалось как-то беспокойно и муторно, да ещё и желудок заболел.

Заголовки новостей, по которым скользил её равнодушный взгляд, отражали самую обычную суету бренного мира с его войнами, катаклизмами, мелкими обывательскими междоусобицами и появляющимися время от времени заявлениями сомнительных личностей о грядущем вскоре его конце. Даже сегодня среди новостей о намечающихся магнитных бурях мелькали какие-то невразумительные, но уже вполне обыденные сообщения о «начинающихся сбываться пророчествах».

Пустые часы летели незаметно за просмотром красочных научно-популярных фильмов о вспышках на Солнце и других космических событиях и объектах, невольно напоминающих о ничтожестве и бренности человеческого существования.

Мария Станиславовна не особо вникала в происходящее на экране, постоянно отвлекаясь на досадно мельтешащие мысли и смутные образы, самопроизвольно возникающие перед внутренним взором, но не складывающиеся во что-то конкретное. Единственное, что ей запомнилось, так это пресловутые солнечные вспышки, о которых так много писали в интернете. Мол, из-за них что-то там происходит с магнитным полем Земли, и это «приводит к ухудшению здоровья и самочувствия». Учёные напророчили на сентябрь целую серию «мощнейших бурь» и предупреждали о вероятных перебоях в работе механизмов — электрических и человеческих.

Как поведали в фильме, вспышки — взрывы плазмы — возникают в областях аномального магнитного поля и пониженной светимости — в солнечных пятнах. Наиболее сильное магнитное поле — в темнейшей части пятна, где силовые линии направлены перпендикулярно к поверхности Солнца.

Во время вспышек из этих пятен вырывается поток заряженных частиц, который, достигая окрестностей Земли, возмутительным образом нарушает её спокойствие. Расшатывает какие-то защитные слои и поля, — Мария Станиславовна была не столь сильна в физике, чтобы запоминать ещё и такие тонкости.

Чёрные пятна. Силовые линии, уходящие вглубь Солнца. Таинственные и зловещие прорехи тьмы. Не изученные до конца — как и всё остальное, что пытался постичь человек, наивно полагаясь только на разум и логику. Ведь, в сущности, в любой науке, если копнуть поглубже, найдутся свои чёрные пятна.

В психиатрии, например, таких пятен предостаточно. Начать с того, что никто толком не объясняет, что такое сознание и откуда оно берётся. Конечно, для того, кто считает его побочным продуктом химических превращений, тут нет никаких загадок. Для тех, кто окончательно и бесповоротно перешёл от строго научных рассуждений к эзотерическим разглагольствованиям об энергетических полях и тонких телах, — тоже. А всем остальным остаётся метаться между этими крайностями, внутренне не принимая ни одну и не имея ни малейшего понятия, как с этим быть. Не думать вовсе? Популярное решение.

***

А в предзакатный час — час отдыха и покоя — ни того, ни другого не знает мечущаяся душа, и всё скорбит и скорбит, а о чём — сама не ведает, и тщетно скорбь свою глушит, уставившись на экран монитора, светящийся в безрадостном полумраке одинокой комнаты.

А глубокой бессонной ночью — смолянистые потоки чёрных дум да ноющая пустошь стылого сердца, и над ними, как над болотной топью, надоедливым комарьём мельтешит что-то бессвязное, шумное, гулкое, не давая ни толком собраться с мыслями, ни уснуть. Мешанина звуков, слов и видений.

Адарисовые часы, седовласый юноша, пронзительный взгляд Ингвара, наполняющий сердце невыразимой болью и вместе с тем — радостью, Эгредеум, на который обязательно нужно вернуться. Голоса спорящих мудрецов. Сиреневый меч. Чёрная прореха в каменном полу. Странные имена, полные таинственного смысла.

Прозрачные полубеззвучные обрывки растрёпанных по ветру фраз, далёкие отзвуки песен, бередящих душу смутной тоской…

«…И не тревожь ты моих ран,

И скорбной песней не зови…»

И затихает голос разума, приученного к строгой упорядоченности и общепринятой логике, напоследок бессмысленно вопрошая: «Разве это нормально — слышать то, чего нет в реальности?»

Да сгинь ты в бездну со своей нормальностью… и с реальностью этой! Ты понятия не имеешь, что такое реальность, а всё туда же. Может статься, что эти расплывчатые призраки — и есть реальность, а стены тюрьмы твоей, и правила твои треклятые, и законы твои мнимо нерушимые — так, иллюзии, чары пустоты. Дрёма, грёза… Гедрёза…

«…Я душу в клочья по ветрам

Пущу во мрак чужой земли….»

И болезненной вспышкой — воспоминание: «Снова я не написала Ингвару! Как он там?..»

И утренняя плита самообвинения с большой охотой заблаговременно водружается на грудь.

И давит, давит, камнем на шее утопленника тянет вниз, в пропасть, на дно, в чёрный омут, расцвеченный разноцветными всполохами.

***

Эйкундайо.

Неподвижное солнце неземного цвета.

Рыболовные сети скрытых взаимосвязей нитями призрачной паутины вновь засверкали в сознании засыпающего ординатора.

И она вспомнила прошлый сон — целиком.

А за ним — вереницу других, виденных ранее или разворачивающихся теперь. Разницы никакой, ибо во сне течение времени не подчиняется общепринятым закономерностям. Можно предположить, что его там вообще нет.

И седовласый юноша, заточённый на вершине чёрной башни в сердце раскалённой пустыни, — как долго он томится там? Чудовищно исхудавший, в лохмотьях, с погасшим взглядом бесцветных очей, почти ослепших от непроглядного мрака, уже не чувствующий ни ледяных порывов ветра, врывающихся с изнанки мироздания сквозь незримые прорехи каменных стен, ни безумного жара безжалостных в своей прямоте солнечных лучей, под которыми непрестанно плавится его темница. Годы, десятилетия — или только миг, растянувшийся вечностью? Из его памяти почти изгладились холмы и озёра, шёпот океана и тихие песни меж островерхих шатров. Но горят в темноте перед взором неугасимым огнём большие изжелта-зелёные глаза, распахнутые в предсмертном ужасе, и стоит в ушах пронзительный крик младенца.

— Нужно было убить его и принести мой меч, нужно было послушать вождя, — насмешливо шепчет в голове бархатный голос. — Всё просто, Эйкундайо. Тогда ты не оказался бы здесь. Тогда можно было бы избежать многих страданий и боли — не только твоей.

Этот шёпот, сводящий с ума… Эта чёрная фигура, чей плащ мерцает красными знаками в кромешной тьме…

Как долго это будет продолжаться?