– Проходите, вей, – буркнул он. – Второй этаж налево, кабинеты подписаны. Вы не ошибетесь.

Сунув в карман полученный пропуск (наверняка мгновенно смявшийся), Хальрун устремился вперед. Он был так занят, что против обыкновения не поинтересовался причиной скандала в приемной, где толстая женщина до сих пор ругалась с клерком, а нетерпеливый мужчина размахивал руками...

Как и хрустальные люстры, парадная лестница полицейского управления была наследием прошлых времен, но сохранилась значительно лучше. Мраморные ступеньки и перила дожили до настоящего времени почти в первозданном состоянии, хотя вместо кавалеров и дам в старинных одеждах из бархата и перьев по лестнице теперь бегали полицейские в одинаковой форме и журналисты в забрызганных грязью плащах. Обычно Хальрун серьезно относился к своему внешнему виду, но сегодня газетчику было не до пустяков.

Второй этаж подвергся переделке серьезнее, чем первый. Здание тут окончательно утратило свой пошарпанный лоск и приобрело вид обычного унылого присутствия. Оживляли коридор разве что растения в горшках – в последние годы считалось хорошим тоном украшать помещения живой зеленью. В казенных учреждениях за ними обычно некому было ухаживать, и растения нередко выглядели готовыми вот-вот испустить дух. Полицейское управление Центрального округа являлось редким исключением из этого правила. Здесь за цветами ухаживали.

Кабинет Дорена находился в самом конце коридора, о чем газетчику сообщила лакированная табличка с красивой каллиграфической надписью «Д. Лойверт, младший детектив» на одной из дверей. Хальрун постучал.

– Войдите! – услышал он.

Дорен сидел за столом, тонкие ножки которого грозили разъехаться под тяжестью папок. Бумаги лежали повсюду: на столе, в открытом шкафу, на тумбе и даже в единственном кресле для посетителей. Для другой мебели в кабинете места не нашлось – комната напоминала узкий пенал и не имела окон.

– Это на самом деле вы, – произнес детектив усталым голосом с едва уловимым удивлением. – Здравствуйте, вей Осгерт.

Оказавшись в настолько тесном помещении, Хальрун потерял запал и для начала решил осмотреться.

– Здравствуйте, детектив. Не ожидали меня увидеть? – улыбнулся он.

– Что-то вроде этого… Прошу вас, передайте мне папки, которые лежат в кресле, и садитесь туда сами.

В неверном свете газовой лампы Дорен выглядел человеком, погребенным под канцелярской работой. Его лицо приобрело болезненную желтизну, а под глазами появились тени. Хальрун освободил для себя место и упал в подавленное многими задами сидение.

– Вы не представляете, как сложно было пройти мимо вашего сторожевого пса!

– Вы про дежурного?

– Он не хотел меня пускать! – возмутился Хальрун.

– Только из необходимости, – сказал Дорен и потер висок. – Знаете, сколько сумасшедших каждый день пытаются прорваться в управление? Если бы сюда пускали всех, мы не смогли бы работать.

– Но ведь я не случайный гость. Я свидетель в деле об убийстве, и меня даже допрашивал ваш коллега!

При упоминании другого детектива лицо Дорена приобрело кислое выражение, характерное для людей с больными животами или для обиженных на начальство.

– И если бы вы сказали, что хотите попасть к детективу Тольму, вас бы пропустили, – произнес он. – Имена свидетелей записывают с специальную книгу на странице с нужным делом… Вей Осгерт, вы ведь пришли не просто так? У меня, как видите, много работы.

– Конечно… Хорошо, что вы напомнили.

Газетчик протянул Дорену журнал, открытый на статье про Мализу.

– Я читал, – сообщил полицейский, едва взглянув на разворот.

– Тем лучше! Вейя Кросгейс говорит, что собирается в путешествие! Неужели ее так легко выпустят из города?

– Выпустят?

– Как она может сейчас уехать?

Дорен странно посмотрел на газетчика.

– Во-первых, не сейчас, я полагаю... Ее никто, разумеется, не отпустит, пока идет расследование... А во-вторых, почему вас вообще это волнует?

Отложив журнал на край стола, Дорен задал еще один вопрос:

– Вы прорывались ко мне, чтобы спросить об этом?

– А вас разве это не волнует? Вы были так заинтересованы в деле, – удивился Хальрун. – Что-то изменилось?

– Вей Осгерт! – неожиданно резко сказал Дорен. – Я расследую четыре кражи, два ограбления, а еще я должен выяснить, кто стал зачинщиком драки в гостинице на западе округа. Тем же, что имеет отношение к вейе Кросгейс, мне интересоваться настойчиво не рекомендовали!

– Вот как, – мгновенно сообразил Хальрун. – Вас все-таки наказали за гадалку? Тогда я должен выразить вам свое сочувствие.

Дорен поморщился.

– Кому-то нужно заниматься и такими делами, – сказал он, но в голосе детектива не слышалось уверенности.

– Значит, вы на самом деле больше не интересуетесь убийством вея Лакселя? А если я скажу, что гадалка не причем? То есть причем, конечно, но главной зачинщицей была сама вейя Кросгейс?

– Ерунда! – категорично произнес Дорен. – Я скажу, что ваше воображение снова разыгралось.

На Хальруна он смотрел, как уставший родитель на неугомонного ребенка. Журналист в ответ изобразил праведное возмущением:

– Думаете, я бы стал клеветать?

– Это ваша работа, – невозмутимо ответил Дорен. – Вы собираете сплетни и обращаетесь с ними очень вольно. Напомню, вей Осгерт, что вейя Коросгейс – жертва.

Хальрун кивнул.

– Жертва, не спорю, детектив. А еще, я считаю ее обманщицей и подстрекательницей. Именно она могла и устроила представление в квартире вея Лакселя. Я почти восхищаюсь ее умениями!

Полицейский нахмурился, а потом еще раз внимательно посмотрел на Хальруна. Уверенность, с которой говорил журналист, должна была заставить детектива задуматься.

– В этом нет смысла, вей Осгерт. Шкаф с девушкой был заперт снаружи, и изнутри его открыть невозможно. Я проверял. Так что несчастная вейя Кросгейс, будь она зачинщицей, рисковала бы не только надолго застрять внутри, но и собственным добрым именем... И потом, прекратите уже разговаривать газетными заголовками!

Хальрун фыркнул.

– Привычка, детектив, – сказал он, заговорщицки подавшись вперед. – А если я могу это обосновать?

– Если у вас имеются доказательства, – скучным тоном произнес полицейский, – предоставьте их старшему детективу Тольму.

С Унером Тольмом Хальрун встретился всего один раз, но этого хватило, чтобы укрепиться во взаимной неприязни. Детектив, которому поручили расследовать убийство Ракарда Лакселя, оказался косным и предубежденным человеком. При встрече он сразу сообщил Хальруну, что презирает его самого, его статьи и его ремесло. Дорен, конечно, тоже не раз критиковал «Листок», но был несравнимо вежливее.

– Ваш Тольм не станет меня слушать. Доказательств у меня нет, только предположение, но, – признался Хальрун и многозначительно поднял палец, – предположение обоснованное... Вам все еще неинтересно?

Дорен посмотрел на заваленный документами стол, задержавшись взглядом на лице вейи Кросгейс в журнальном развороте, а потом вздохнул.

– Я вас выслушаю, – неохотно произнес детектив. – Только, прошу вас, обойдитесь без домыслов.

– Совсем обойтись не получится, – сказал Хальрун и приготовился рассказывать.

Газетчик принял расслабленную позу, противоположною напряженному положению Дорена, и даже закинул ногу на ногу.

– Вейя Кросгейс сама навела меня на след. Если бы она не вспомнила один давний случай, я бы ничего не заподозрил, – самодовольно сказал газетчик.

– Зачем ей было вспоминать что-то, что выдало ее?

Хальрун улыбнулся. Перед тем как прийти в управление, он как следует пораскинул мозгами и подготовился к вопросам.

– Она хотела сделать мне приятное. Знаете, как собаке бросают кость, чтобы прекратила лаять. Она не учла, что я всегда серьезно отношусь к работе и материал выжимаю досуха.

– Вей Осгерт, пожалуйста, излагайте свои мысли кратко, – попросил Дорен. – Я бы хотел все-таки попасть сегодня домой.