Мы встретились глазами лишь на долю секунды. Рита снова отвернулась к сцене, и я опять принимаюсь разглядывать ее. Челка отросла с момента нашей первой встречи и теперь полностью зацепляется за миниатюрное ушко. Вместо хвоста волосы убраны в ровную култышку на самой макушке. Наверное, если расплести ее, на волосах останется волна. Мне хотелось бы посмотреть. На сцене происходит что-то смешное, так как по залу прокатываются смешки, а грудь пухляша подрагивает. Сквозь тонкую шерсть свитера видна линия лифчика, по которой хочется пройтись пальцами. Сглатываю желание, опуская глаза на ее руки. Она сделала маникюр. Ничего яркого. Аккуратно обрезанная кутикула и спокойный бежевый лак. Мне нравится. А еще на ее руке пара мелких царапин, наверное, играла с котом. Касаюсь царапин пальцами. Мне необходимо притронуться к ним, иначе я не смогу унять возникший внутри зуд. Рита поворачивается ко мне. Мы смотрим друг другу в глаза теперь уже несколько секунд, она не сердится, не улыбается, и не дышит эти секунды. Молча возвращает внимание к сцене, позволяя мне оставить пальцы на своей ладони и я выдыхаю, поняв, что тоже не мог дышать. Аккуратно, насколько могу, просовываю большой палец под ее ладонь, накрывая ее своей, и чуть сжимаю. Дыхание Риты снова замирает, но она не хочет выдавать себя, продолжая наблюдать за действием на сцене, а я наконец могу расслабиться, откинувшись на спинку кресла и вытянув ноги. Закрываю глаза, наслаждаясь ее близостью и прикосновением своей руки к ее, то и дело сжимая и поглаживая нежную кожу. Пусть спектакль не заканчивается, я хочу делать это как можно дольше.

– Миш.., Миша…

– А?

Открываю глаза и тут же закрываю их, пряча от непривычного яркого света. Похоже, спектакль все же закончился, и я проспал его часть. Посетители расходятся, в зале стоит гомон голосов, а сцена опустела.

– Блин, я не хотел дрыхнуть, просто мне сегодня хорошенько по башке прилетело, – оправдываюсь, садясь в кресле ровно.

– Правда? Не болит? Куда прилетело?

Ее ладонь касается моей щеки и тут же отстраняется, а белые щечки покрываются краской.

– Вот сюда, – ловлю ладонь и прижимаю обратно к щеке, хорошо, что побрился.

– Больно? Синяк будет?

Сдерживаюсь, чтобы не ухмыльнуться ее потрясающе невинной заботе, прячущейся под неловким стыдом. Мотаю головой. Нет, синяков не будет.

– Я проголодалась, – грудной голос тих, как будто она сообщает мне тайну, я хочу слушать его так часто, как могу.

– Ужин был запланирован до театра, но ты променяла его на стихи.

– Тогда ужин с меня, – улыбается, отрывает ладонь от моего лица и поднимается.

Поднимаюсь за ней, повинуясь внутреннему зуду, тяну ее за руку и легко прижимаю к себе. Ее голова сантиметров на пять ниже моего подбородка, и я упираюсь им в высокую култышку. А нос Риты упирается в мою грудь. Хочу спросить, подумала ли она над предложением, но молчу. И девчушка помалкивает. Ей Богу, как дети, как будто мне снова шестнадцать. Да и не был я в таких вот ситуациях даже в шестнадцать. Вообще никогда не был.

– Ужин тоже с меня, – говорю просто, улыбнуться даже не могу, внутри сжалось все.

– А я хотела пироги напечь, – бубнит в мою футболку. – Ты просил.

– Успеешь еще, – выпускаю ее и веду за руку к выходу.

Ни черта не понимаю. Стихи, пироги, театр… а мне нравится. Чудеса, блин.

***

Ворочаюсь. Я теперь не могу спать. Эта роскошь для спокойных и счастливых людей, каким я был еще летом. А теперь, прежде чем заснуть, я должен прокрутить в башке прошедший день, подумать над завтрашним днем, увидеть спящую Риту Молодецкую, девушку, забравшую мое спокойствие, и подрочить.

А вот раньше засыпал, только матрац придавив. Правда, чаще всего рядом лежала какая-нибудь новая знакомая.

Ворочаюсь. Левая сторона тела затекла.

За ужином пухляш заказала хинкали. Она их раньше никогда не ела. Странно. Это ж почти национальное блюдо. Ну, не то, чтобы русское, но на территории бывшего СССР вся кухня смешалась. Так что, считай, и наше тоже. В любом мало-мальски приличном месте имеется. Хотела ножом разрезать. Остановил ее, чтобы самое вкусное на тарелку не вытекло. Маленькие пухлые губки присосались к мешочку теста, втягивая бульон, и мне пришлось отвести глаза, чтобы не порвать джинсы стояком. Нашла тоже блюдо. Заставил себя не пялиться на нее все два часа, проведенные в ресторане. Понял, что заставляю ее нервничать по зашедшимся в тряске ручкам. Почувствовал себя извращенцем и завел разговор о ее учебе. Теперь знаю всех ее профессоров поименно. Жизненная несправедливость – нужное стихотворение память не воспроизводит в необходимый момент, а вот стариковские имена сохранить – это вам пожалуйста.

Ворочаюсь. Правой ноге жарко под одеялом.

«Спишь?» На экране мобильного высвечивается сообщение от Олега. Освобождаю прикроватную тумбу от гаджета, покручивая его в руках. Ответить? Он, наверняка, тусит где-нибудь. Позовет. Тусовка мне не интересна, но с другом я бы повидался. Или сделать вид, что сплю? Нехорошо как-то обманывать. Вытягиваю руки вверх, потягиваясь. Сон не идет. Ворочанья не помогают. «Я вижу, как светится мобильник. Выходи!» Ого! Он что, приехал? Подхожу к застекленной стене, в которую друг, вероятно и увидел свет мобильника. Надо же, я так задумался, что не услышал, как к дому подъехала машина. Надо научиться шторы закрывать. Но мне нравится просыпаться, когда солнце покрывает всю комнату. Так радостнее. «Член прикрой» приходит новое сообщение. Ну да, еще мне нравится голышом спать, да и ходить тоже.

Осматриваю валяющиеся на полу горы одежды, разобрать которые все руки не доходят. Нет, в этом хаосе я не смогу найти ни домашние штаны, которых у меня точно было пары три, ни тем более халат. Натягиваю джинсы, скинутые вечером. В сенках хватаю куртку, которую надеваю, уже пожав руку друга.

– Катался просто. Не спится что-то, – объясняет приезд Самойлов, ежась от холода.

На улице похолодало. Мне нравится бодрящий морозец, закуриваю, прощаясь со сном окончательно.

Мы опираемся на белый высокий Мерседес Олега – подарок его порно-бабули на день Рождения, и, не сговариваясь, поднимаем головы к небу, прояснившемуся к ночи. Теперь можно разглядеть яркие созвездия. Курим молча.

– В баню пойдешь? – интересуюсь я.

– Пойду.

Мой друг слишком спокойный, даже грустный. Мы не слишком часто видимся в последнее время, и я почти ничего не знаю о происходящем в его жизни прямо сейчас. Надеюсь, у него простая меланхолия, или, может, он переосмысливает свою жизнь, как и я. Не задаю вопросов, он расскажет, если захочет.

– Дров надо наколоть, – решаю разбавить тягучую атмосферу.

– Капец ты, Мих, гостеприимный, – фыркает блондин, снимает короткую дутую кожанку с меховым воротником и скрывается в гараже, оставляя меня стоять одного.

Ухмыляюсь. Какие дрова? Олежек нежен до хрупкости. Его мягкие руки не приучены к труду. Да что там руки, я как то пятку его увидел – не у каждой девушки такие гладкие. Интересно, ему ходить не больно? Реагирую на шевеление в окне второго этажа. В окнах пухляша отодвигается портьера. Проснулась. Жаль, я не хотел будить ее. Круглое личико появляется в просвете стекла лишь на мгновение, я не успеваю даже кивнуть ей. Вхожу в дом, озяб немного.

Самойлова нахожу в бане, закидывающего дрова в печку. Открываю две бутылки темного «Старого мельника» и одну протягиваю другу.

– Я тут с ночевкой, – сообщает блондин, плюхается в кресло, протягивая ноги в узких офисных брюках, светло-серых, в тонкую темную полоску…

Ну и франт…

– Без проблем.

– У меня баба какая-то дома, уже третий день, – ржу над жалобным голосом друга. – Выгнать не могу. Каждое утро сваливаю в офис, деньги на такси оставляю на тумбе, ну, все, как обычно. А она меня вечером с ужином встречает. Алла вроде.

– Попадос, – веселюсь я. – У меня такого не было, вроде сразу уходят.

– Я уже в лоб сказал, мол, потрахались, спасибо, ты была великолепна, пора бы и честь знать. А она мне вчера рубашки постирала. Домработницу уволила, говорит, незачем платить, она сама со всем справится. Сегодня уборку в квартире сделала, теперь носки найти не могу, ни одной пары, вот, смотри, – наманикюренный палец друга указывает на голые отпедикюренные ноги, вызывая мой хохот. – Да не смешно.., – но Самойлов и сам уже посмеивается. – Я вот думаю, маман вызвать на подмогу или продать квартиру нахрен, вместе с девахой.