Через год в большой галерее состоялся знаменитый прием послов из Сиама, в 1699 году – послов Марокко; позже аудиенции удостоился посол Персии.

Гость из Персии был принят 19 февраля 1715 года. Ради него престарелый король облекся в одежды золотисто-черного цвета, расшитые бриллиантами. Стоимость драгоценного декора равнялась 12,5 млн ливров. Вес одеяния был необычайно велик, и королю пришлось сменить его до обеда.

По торжественному случаю приема посла Зеркальная галерея была украшена скамьями в четыре ряда, наподобие амфитеатра. Их расставили по всей длине галереи. На скамьях расположились дамы, всего более четырехсот, ослепительные, прекрасные, поражающие воображение изысканными туалетами.

Король взошел на трон. Справа от него расположился наследник, за которым присматривала герцогиня де Вентадур[89], слева – герцог Орлеанский. По обеим сторонам находились принцы крови согласно их рангу. Вся галерея была заполнена богато одетыми придворными и бесчисленным числом иностранных гостей. Их пригласили войти в зал незадолго до начала аудиенции.

У подножия королевского трона расположился Антуан Куапель[90]. С карандашом в руке он приготовился запечатлеть в рисунках этот исторический момент.

Благодаря дожу, послам из России и многих отдаленных стран подобные придворные, королевские и политические торжества сохранились в истории на века.

Но эти демонстрации проводились не только для двора; они устраивались самим двором. Каждый играл свою, четко определенную церемониалом роль: дофин, принцы крови, офицеры, наиболее высокопоставленные сановники королевского двора. Комнатный дворянин и капитан личной охраны монарха также имели свои обязанности. Ведущие партии принадлежали церемониймейстеру Франции, главному прево королевской резиденции и лицам, представляющим послов.

Места каждого из участников церемонии определялись придворным этикетом. В свою очередь этикет в течение времени претерпел определенные изменения. В результате более чем столетних перемен он оттачивался и мог изменяться лишь по велению короля.

Можно, без сомнения, утверждать, что традиции оказывались сильнее перемен. Неукоснительное соблюдение этикета вовсе не случайно. Он вырабатывался исключительно для того, чтобы представлять события в наилучшем виде, сделать двор упорядоченным, поистине классическим и совершенным, подчиняющимся определенной логике.

Когда современники описывают торжества в Версале, то чаще всего определяют их как «балет». Можно сказать, что понятия «двор» и «придворный балет» стали синонимами. Однако всем известно, что классически поставленный балет сам по себе уже предполагает определенную иерархию и жесткую дисциплину. Если принять это положение, то не имеет смысла и утверждение, будто двор Людовика XIV был чрезмерно иерархизирован, а дворянство превратилось в почти «одомашненный» институт и стало послушным инструментом Короля-Солнца.

Хотя видимость была именно такова. Если обратиться к своду правил, определявших церемониал этикета 1682 года, то он представляет собой солидный и обширный труд. Изучение этикета увлекало самым серьезным образом брата короля и герцога Сен-Симона. Церемониал определялся рангом и способствовал различению по рангам. Первым в придворной иерархии находился, разумеется, сам монарх. За ним следовал наследник, после – брат короля, затем – законные внуки, а за ними – принцы крови.

Во всех категориях можно было бы достаточно просто разобраться, если бы в каждой из них предусматривался только один ранг, однако и положение внутри отдельной группы регулировалось особым протоколом. Людовику XIV часто приходилось выступать в роли арбитра и выносить распоряжения, не терпящие возражений, каждый раз, когда этого требовала политическая необходимость или же когда он уставал от бесконечных диспутов заинтересованных сторон.

Как раз именно таким образом король поступил 4 марта 1710 года, когда установил ранговые различия для принцесс. Он считал этот вопрос настолько важным, что на следующий день собрал совет министров, чтобы принять соответствующее постановление. Собрание вынесло решение, что с этого дня ко всем дочерям королевского дома по прямой линии будет употребляться обращение «Мадам». Что же касается ранга, то они будут выше всех других принцесс королевской крови, даже не будучи замужем. За ними следовали дочери герцогини Бургундской. То же самое касалось вдовствующей Мадам, принцессы Пфальцской. По побочной линии королевской семьи замужние принцессы были рангом выше, чем незамужние.

Такая система наблюдалась и в отношении других принцесс крови: Мадам герцогиня и незамужние принцессы крови были рангом выше Мадемуазель, племянницы Людовика XIV, поскольку она – незамужняя принцесса крови.

Автором подобных аналитических выкладок являлся маркиз де Торси[91]. Он делает такое заключение: «В намерение короля входило установить мир в королевском доме путем такого регламентирования».

Разумеется, немного людей найдется в наше время, чтобы в полной мере понять подобный текст после первого же прочтения. Даже историки и специалисты, всю жизнь посвятившие изучению великого века, вынуждены обращаться к генеалогическим схемам, буквально ломать голову и выписывать все, что там находят, до мельчайших подробностей.

4 марта 1710 года монарх определил титулы многих принцев. Луи Франсуа дю Буше отмечал: «Было предложено, чтобы герцог Шартрский назывался Месье Принц (как некогда глава дома Конде), но это оказалось неверным; тогда доведено до сведения всех, что он сохранит свое имя, то есть герцог Шартрский, но будет пользоваться привилегиями первого принца крови. В отношении герцога Энгиенского[92] было сообщено, что «из уважения к памяти его отца, принца, он примет титул (Месье Герцог) лишь после похорон своего отца».

Принцы крови стояли ступенькой выше внебрачно рожденных узаконенных детей. Ранговое положение бастардов являлось постоянной головной болью их отца, особенно с 1694 по 1715 год, что вызывало пересуды и домыслы.

После принцев следовали герцоги. Среди них первыми по рангу являлись пэры, причем некоторые из них были иностранными принцами. Последние особо гордились тем, что в их роду когда-то были правители, обладавшие верховной властью. Такие пэры считали себя рангом выше, чем пэры обыкновенные. Далее следовали наследственные герцоги, не являвшиеся пэрами. Эти герцоги находились ступенью выше герцогов «по королевской грамоте» (это пожалованная грамота, которую не зарегистрировал парламент).

Король позаботился о том, чтобы поставить в особое положение рыцарей Святого Духа (таковых в стране было около 140). По рангу они шли после герцогов, но перед обычными дворянами. Существовала и своеобразная прослойка, особый социальный ранг. Обычные придворные логично считали, что дворяне, жившие во дворце и в прилегающих к нему зданиях (а имели они эту привилегию, потому что делили трапезу с королем за одним столом и, наконец, просто потому, что король сам их выбрал), представляли собой избранное светское общество.

Однако снижение по рангу достаточно обманчиво и не могло в полной мере отражать истинного положения вещей. Ни положения по рангу, ни правил этикета было недостаточно, чтобы оправдать ряд придворных привилегий; к примеру, место каждого на такой невероятно престижной церемонии, как утренний выход короля. Здесь не последнюю роль играли благосклонность и доверие. Во всяком случае, они исправляли ранговые различия.

Некоторые важные придворные обязанности создавали предпосылки для параллельной иерархии. То есть, например, министру больше завидовали, чем обычному герцогу, а великий прево[93] королевского двора мог пользоваться влиянием, равнозначным влиянию принца. Подобным же образом историограф, чтец или комнатный дворянин имели прямой доступ к королю.