В этом деле незаменимую роль играет прежде всего королева. И не следует искать в таких словах скрытую иронию: ведь овдовев, Людовик так и не дал стране новую королеву.

Королеву Марию-Терезию современники явно недооценивали. Мадам Лафайет писала о ней: «Мария-Терезия была в молодости хорошо сложена… и ее можно было даже назвать красивой, хотя приятной она не была… Мы видим, как ее поглощает сильная страсть к королю и как она предана королеве-матери, своей свекрови… Она испытывает жестокие муки из-за своей чрезмерной ревности к королю».

В 1666 году Анна Австрийская умерла, при этом Мария-Терезия потеряла столь необходимую ей поддержку, однако сумела сохранить прежнее терпение, нежность и набожность на испанский манер. У королевы всю жизнь оставался испанский акцент, а некоторые слова она всегда говорила только по-испански: «полотенце», «Святая Дева», «лошади». По натуре она была застенчива и простодушна, до самозабвения любила мужа, несмотря на то, что он непрерывно ей изменял. Главное, Мария-Терезия вовсе не была глупа, просто обладала добродетелью, несравненным хладнокровием и умом, чтобы иметь достаточно сил улыбаться в то время, когда любая другая женщина на ее месте плакала бы: ведь в течение двадцати двух лет ей откровенно предпочитали блестящих красавиц, да еще и обязывали находиться рядом с ними. И все время улыбаться…

Елизавета-Шарлотта Пфальцская (1676–1744), супруга Месье – младшего брата Людовика XIV, считала ее смешной и иронически называла «доброй королевой». Что же касается короля, то он очень ценил ее милое поведение, «всегда ночью возвращался к ней и любил проявлять по отношению к ней много нежности» (маркиза де Севинье[63]). Этой замечательной женщине не хватало известной доли пикантности, чтобы удержать своего царственного супруга, и умения искусно вести беседу, что, как известно, является немалым подспорьем в счастливой супружеской жизни.

В итоге же королева была хорошей женой, благочестивой женщиной и, кроме того, необычайно деликатной. Как признавался сам Людовик, она не причинила ему за всю жизнь ни малейшего огорчения, если не считать ее собственную смерть 30 июля 1683 года.

Другой неизменный спутник короля – Людовик Французский (1661–1711), наследник. Его называли Монсеньором. Он – самый популярный член семьи. Все подданные короля его просто обожали, особенно парижане. Благодаря ему отсутствие Людовика XIV не воспринималось так болезненно. Монсеньор больше всего на свете любил спектакли и находил в Париже то, чего ему недоставало в Версале. Когда он заболевал, рыночные торговки сбегались, чтобы его навестить. Когда он находился в действующей армии, как было в 1688 году, то все к нему относились с трогательной заботой и вниманием. Младшие офицеры и солдаты клялись его именем.

Наследник в полной мере обладал всеми качествами своего отца. Во всяком случае, он так же мало читал и, несмотря на это, был так же умен. Подобно своему отцу он любил находиться в обществе умных людей; ведь известно, что Людовик XIV мог простить многое, но только не глупость. Характер его был сильный и независимый. Он коллекционировал картины, антикварные вещи, монеты и медали. Собрания произведений искусств отца и сына могли успешно соперничать. Людовик украшал свои владения в Версале и в Марли[64]. То же самое делал Монсеньор в Медонском дворце[65], который получил в наследство от Лувуа[66]. И отец, и сын были заядлыми охотниками, не чурались застолья, любили верховую езду и были прирожденными военными.

Но были и несомненные различия. Король следил за каждым своим жестом: ему казалось, что Монсеньор сознательно сжигает свою жизнь только из-за того, что не царствует. Наследник был чересчур нетерпелив и несдержан. Из-за его неумения сдерживаться переизбыток энергии переливался через край. Нельзя было назвать наследника в полном смысле слова чревоугодником, однако он, без сомнения, любил крепко выпить и хорошо поесть. Медицинский факультет всерьез волновался по поводу вероятности апоплексического удара у наследника из-за его чрезмерного аппетита.

И все же физические возможности Монсеньора казались поистине неисчерпаемыми. Так, его любимой забавой была ночная охота на волков, причем практически каждый день. Он был первым в игре с шарами, он побеждал на скачках с кольцами и на знаменитых версальских скачках 1682 года. Он постоянно искал для себя рискованные ситуации.

На войне Монсеньор не просто фигурант. Он шел впереди французских войск в 1688 и 1689 годах. Дошло до того, что сам король запретил ему излишне геройствовать.

Самое любопытное, что наследник довел до полного совпадения не только пристрастия, но и вкусы, которые сближали его с отцом. Подобно своему отцу, Монсеньор вступил в первый брак с бесцветной, некрасивой и набожной принцессой Марией-Кристиной-Викторией (1660–1690), дочерью Баварского курфюрста. После ее кончины, подобно отцу, Людовик заключил морганатический тайный брак. Его избранницей стала мадемуазель де Шуан (1670–1732). В Медоне она принимала такие же почести, какие Людовик XIV оказывал в Версале мадам де Ментенон. Мадемуазель, подобно королевской любовнице, обладала определенной культурой, могла занять приятным разговором и знала множество любовных уловок. В Медоне Монсеньор и его жена принимали изысканное общество, одно из самых престижных во Франции. Даже состарившийся король любил бывать в их обществе. Случалось, что он проводил в Медоне два дня подряд. Кроме того, Медон и Версаль были совсем рядом друг с другом. Монсеньор при этих встречах умел проявить тонкость чувств, выказать подобающее сыновнее внимание. Он прекрасно мог объединить долг наследника с желанием личной независимости.

Наследник ничуть не был похож на человека озлобленного, способного на заговор, или на мизантропа. С 1688 года он принимал участие в заседаниях королевского совета министров. Когда наступило время кровопролитной войны за испанское наследство[67], Монсеньор очень часто был символом верности для партии Филиппа V[68], причем даже тогда, когда бывал в единственном числе. Многие сожалели, что такой одаренный и такой любимый всеми человек, как Монсеньор, безвременно ушел из жизни и не смог в 1715 году занять опустевший престол. Вероятно, он стал бы лучшим из всех возможных королей.

Другими известными жителями Версаля являлись принцы третьего поколения. Несмотря на то что их деды и прадеды были очень значительными личностями, они не стали бесцветными на их фоне. Речь идет о Людовике Французском (он же герцог Бургундский) (1682–1712) – втором дофине – и о его брате, герцоге Анжуйском, будущем короле Испании Филиппе V. В их характерах соединились религиозность и решительный нрав Бурбонов. С первым испытывал большие трудности их общий воспитатель Фенелон[69]. Второй стал для Франции и своих испанских подданных воплощением физического мужества и волевого упорства.