Мужчине так же трудно скрывать свое счастье, как его добиваться, ибо как ни один охотник не откажет себе у удовольствии, завидев добычу, трубить в рог, так нет и такого любовника, которому бы не хотелось похвастаться своей победой.

– Наша Церковь, как подобает любящей матери, заботится о том, чтобы исповедниками были только мужчины, – женщины ведь не способны хранить тайну.

– Это вовсе не потому; просто женщинам до того ненавистен всякий порок, что они никогда бы не дали так легко отпущения грехов, как мужчины, и, налагая епитимьи, были бы чересчур суровы.

Женщины настолько тщеславны, что удовлетвориться одним мужчиной они никогда не могут. Мне доводилось слышать, что даже самые скромные из них охотно соглашаются иметь троих: одного для почета, другого для богатства и третьего для наслаждения. Причем каждый из троих думает, что его любят больше всех. В действительности же двое первых всегда служат третьему.

Легче расторгнуть сотню браков, чем разлучить одного священника с его служанкой.

Для тех женщин, которых робость и скрытность делают несчастными, самое большое удовольствие – это грешить с людьми, которые сами же могут потом отпускать им грехи.

– Я бы скорее согласилась броситься в реку, чем согласилась лечь с монахом.

– Вы, должно быть, хорошо плаваете.

Любовь способна обманывать даже обманщиков.

Если та, которая вас полюбила, как две капли воды похожа на вас и хочет всего того, что хотите вы, в действительности вы будете любить не ее, а себя.

Уж лучше любить одну женщину как женщину, чем поклоняться нескольким как иконам.

Тот, кто говорит, что подозрение – это та же любовь, ошибается, ибо, хоть оно и рождается из любви, как зола из огня, оно, подобно золе же, тушит этот огонь.

Все женщины жадны. Но тщеславие сплошь и рядом побеждает в них скупость.

Для женщины благородного воспитания добродетели не заслуга, а просто привычка.

Там, где недостает добродетели, иногда не обойтись без лицемерия, как мы иной раз прибегаем к каблукам, чтобы никто не заметил, что мы малы ростом.

Скандал иногда бывает хуже самого греха.

Трудно раскаиваться в приятных забавах.

Самые жадные ростовщики воздвигают самые красивые и роскошные часовни в надежде умилостивить Бога десятью тысячами дукатов, истраченных на постройку этих зданий, и расплатиться с ним за те сто тысяч, которые они награбили. Как будто Господь не умеет считать!

О смерти своего брата Франциска, короля Франции:

Я не знала, что любовь может стать больше благодаря смерти. Теперь я это знаю.

Спрашиваю:[10] как Маринина раскупается? Отвечают: раскупается-то хорошо, но разве баба может что-нибудь путное написать?

Знаю наизусть всего «Шерлока Холмса», но самого Холмса не люблю. Он не добрый, не теплый, не человечный.

Стоишь где-нибудь в очереди за картошкой и вдруг неожиданно понимаешь, какой поворот сюжета придумать.

Пишу как чукча: что вижу, то пишу, что чувствую, то моментально выплескиваю. Если в романе был негативно окрашенный журналист, это означает, что в тот момент кто-то из журналистов вывел меня из себя.

Иногда я описываю отношения Насти с ее мамой. Я это делаю очень деликатно, чтобы никоим образом не задеть свою маму, но тем не менее после прочтения одной книжки она мне сказала: «Маня, как же я тебя достала!»

Женская рука в романе очень заметна. Нету пьянок и саун, грязных пепельниц и грязных ругательств, вышколенных проституток и выбитых глаз, зато есть таинственные мстители, загадочные яды и шайка гипнотизеров. Готов поручиться, что под подушкой у автора спрятан скорее Дюма, чем Доценко.

Я ей не завидую. Ее книги «глотают» и тут же забывают, а мои перечитывают.

Мода существует для женщин, которым недостает вкуса, этикет – для женщин, которым недостает воспитания.

Женская добродетель и впрямь должна быть велика: ведь ее должно хватить на двоих.

Если мужчина слишком уж страстно любит своих детей, можно сказать с уверенностью, что он несчастлив.

Если страной правит король, корона давит на голову, а если королева – корона давит на сердце.

Несчастье имеет достаточную силу, чтобы сделать нас суеверными.

Я всегда готова принести в жертву свои личные предубеждения, если только от меня не потребуют того, что идет против моей чести.

Горе прежде всего заставляет человека узнать, что он собой представляет.

Достоинство следует сохранить до конца.

На процессе Марии Антуанетты из зала выкрикнули: «Смотри, какая гордячка!» Королева озабоченно спросила своего защитника: «Не слишком ли много достоинства вложила я в ответ?»

Когда чернь шумела под окном Марии Антуанетты, радуясь ее осуждению на смерть, королева громко и спокойно сказала толпе:

– Мои несчастья скоро кончатся, а ваши только начинаются.

Своим судьям якобинцам:

Я была королевой – вы лишили меня короны. Я была женой – вы убили моего мужа. Я была матерью – вы отняли у меня сына. У меня осталась лишь моя кровь – возьмите ее, но не заставляйте меня больше страдать.

На эшафоте:

Прощайте навсегда, дети. Я иду к вашему отцу.

Ваше Величество, если это возможно, это уже сделано; если это невозможно, это будет сделано.