Вера перед Новым годом почему-то начала прокручивать в голове события «прошлой истории» — и пришла к очень порадовавшему ее выводу: мир изменился, и изменился он в лучшую сторону. Во-первых, из-за разгоревшегося срача между американцами, англичанами, а так же французами и немцами шансов на то, что «в этом мире» возникнет хоть какое-то подобие НАТО, практически не оставалось. Во-вторых, разработка весьма удобной и практически универсальной системы расчетов во внешней торговле с использованием национальных валют просто не давало возможностей тем же американцам учинить хоть какое-то подобие Бреттон-Вудской системы, а, следовательно, и на доминирование США в развивающемся мире. Ну а в третьих, и с ядерным оружием за океаном все было не очень-то и гладко.

С ядерным оружием у американцев было совсем плохо, просто они об этом еще не догадывались: нужное количество урана для постройки и запуска хотя бы небольшого действующего реактора они, по самым оптимистичным расчетам, смогут набрать не раньше апреля-мая сорок пятого, а на «маленьком» реакторе они будут плутоний нарабатывать еще года три. Конечно, оставался вариант с урановой бомбой, и, по данным разведки, они даже придумали три способа обогащения этого урана. Однако способы эти были очень дорогими, а с избытком наличности в стране было более чем грустно — и, подсчитав возможные (скорее, неизбежные) затраты, в правительстве приняли решение сосредоточиться на бомбе плутониевой. Победивший в сорок четвертом на выборах и ставший президентом США Том Дьюи не считал задачу создания бомбы более важной, чем нормализация вконец разваленной Рузвельтом экономики страны и предпочитал деньги тратить более осмысленно — но все же уступку военным сделал и скромное финансирование физикам-атомщикам сохранил. Причем Вера была убеждена, что сделал он это не ради собственно бомбы, а для того, чтобы финансово поддержать Канаду (выгнавшую англичан главным образом его усилиями), но ей были важны не причины, а последствия. К которым она готовилась (как химик), и которым очень тщательно готовился Лаврентий Павлович — которому Вере пришлось прочитать уже очень серьезный курс этой науки. Товарищ Берия к изучению химии подошел очень серьезно, а когда решил, что изучил ее достаточно, высказал Вере все, что он понял и осознал:

— Я вообще-то всегда знал, что ты зараза.

— И контра.

— Забудь уже про контру, ты зараза теперь исключительно наша, социалистическая. То есть ты всегда такой была, но мы об этом точно не знали. А вот теперь… я знал, что ты на выдумки горазда, химические особенно, но вот придумать, как чистой химией так американцам напакостить… Сколько я тебя уже знаю? И сколько лет мы буквально за стенкой друг от друга живем? Ты ведь всегда была девушкой вежливой, спокойной — и вот чтобы ты такую подлянку супостату придумала… Но мне нравится, хотя от затеи твоей мурашки так пробирают…

— Ну, не такой уж и чистой химией, тут от химии все же немного зависит, гораздо важнее как эту химию правильно подать. И особенно важно, кто эту химию подаст… правильно.

— Я вот все чаще думаю, что гадость эту замечательную ты придумала, когда тебе еще двенадцать было. Я тебе тайну открою: когда ты князя Голицына так яростно защищала, многие, включая и Иосифа Виссарионовича, решили, что ты так классовую солидарность свою проявляешь. А теперь этот князь…

— Не придумала я ничего… тогда. Я просто считала, считаю, да и всегда считать буду, что человек, своей стране преданный, таковым и останется. Но его можно сделать врагом не страны, а руководителей страны — но если ему специально гадостей не делать, а наоборот, поддерживать, причем всячески демонстрируя, что страна ценит его усилия, направленные на защиту всего нашего народа…

— Старуха, уж среди меня-то можешь свою агитацию и пропаганду не разводить. Как там тебе Иосиф Виссарионович советовал: напиши тезисы на бумажках и по стенам их развесь. Нового мы там не прочтем, но как бумажку увидим, то сразу все вспомним и тебе не придется снова воздух сотрясать… бесплатно. Потому что сейчас у нас с бесплатностью будут серьезные такие проблемы: ты сколько американских денег-то уже насчитала?

— Пока вроде их должно хватить, но тут заранее все просчитать не получается.

— Это ты верно заметила, но мы вроде в бюджет укладываемся. А то, что в Генштабе нам теперь претензии предъявляют…

— Начхать. Просто начхать, причем молча: объяснять им ничего не надо.

— Объяснять вообще категорически нельзя! А у тебя сколько людей о программе знают?

— О сути программы — скорее всего никто. Разве что кто-то может сам догадаться, но и то вряд ли. А по собственно работе, по частным процессам — трое. Зина Ершова: ее пришлось предупредить о некоторых возможных неприятностях, Саша Новосёлова: препараты-то у нее в лаборатории делать придется. Ну и товарищ князь Голицын, на нем же финальный этап работы — но он тоже не в курсе, зачем все это. А у вас?

— У меня… только товарищ Нильссон.

— Швед⁈

— Да он такой же швед, как ты — эфиопская принцесса! Впрочем, это неважно, важно то, что мы сейчас это сделать уже в состоянии.

— Нет.

— Я имею в виду техническую возможность, наш человек сообщает, что американцы уже второй реактор строить начали, но запустить его раньше следующей осени они его всяко не смогут, так что время у нас есть.

— Мне вот интересно, что про все это думает товарищ Хлопин? И что думает Курчатов?

— Насчет Курчатова не волнуйся, он уже в курсе, что это работа для его будущего реактора. Надеюсь, что и Виталий Григорьевич такого же мнения придерживается. А если и нет — вот за кого-за кого, а за Хлопина я лично поручиться готов.

— Я тоже, но… что-то боязно мне.

— А мне — после того, как ты всю науку передо мною открыла — думаешь не боязно? Но у нас с тобой работа такая: Родину защищать. И если мы вляпаемся при этом в дерьмо, нас волновать лишь одно должно: чтобы в это дерьмо страна все же не влезла.

— Не влезет. То есть уже в любом случае не влезет, и я сейчас волнуюсь лишь о том, насколько она в брызгах этого дерьма заляпаться сможет. Но так как химия — наука точная, то мы разбрызгивания его не допустим.

— Вот умеешь же ты столь поэтично выражаться! — рассмеялся Лаврентий Павлович. — Не зря твои песни вся страна слушает.

— Да уж забыли все их небось давно.

— Ну да. Эль-Регистан рассказал Иосифу Виссарионовичу, как ты его заставляла слова в гимне менять, говорил, что от его текста там вообще полторы строчки осталось. Так что не спорь: твою песню народ слушает каждое утро! А вот чтобы такие утра у нас всегда были мирными и радостными… Да, князь твой уже отчитался: доехал нормально, к работе приступил. И теперь нам остается только ждать.

— Мы подождем. А если что пойдет не по плану…

— То у тебя есть запасной. И ты не сомневайся: у меня рука не дрогнет.

— Я знаю. Чаю хотите? Мне привезли ассамский, высшего качества.

— Ну что с тобой делать-то? Наливай…

Миллионы не погибших на войне и не разрушенная промышленность страны дали очень заметные результаты, особенно наглядно проявившиеся весной сорок пятого. И самым заметным (в части освещения в прессе) был пуск наконец-то достроенного Ишимского канала. В процессе строительства его параметры слегка поменялись, да и обустройство его прилично так улучшилось. А зима выдалась довольно снежной, паводок в районе Державинска ожидался очень сильный — но когда водопропуски на плотине перекрыли, вода потекла не в сторону Петропавловска, а по каналу — и уже в середине апреля добралась до самых дальних поселков, где все уже было к приему воды подготовлено. Совсем всё: стоящие на канале небольшие ГЭС обеспечивали энергией насосные станции, перекачивающие воду в только что засеянные поля — в почти полмиллиона гектаров полей. Вера, когда прочитала об открытии канала в «Известиях», не удержалась и поинтересовалась у Валентина Ильича: