— Немножко есть, ночных ракет пока сотни полторы, к середине мая до двух сотен, надеюсь, набрать сможем. Но вот больше — точно нет. Так что вся надежда на Павла Осиповича.
— А затем — и на Владимира Михайловича. Но ты тоже хороша: заставила его сделать самолет, который метров с двухсот от СБ никто не отличит.
— Я надеюсь, что не отличит.
— И надежды твои Владимир Михайлович оправдал: есть данные… агентурные: немцы считают, что мы в западные округа поставили именно СБ с новыми пропеллерами. Мясищеву только за это Героя Соцтруда дать нужно будет.
— И Сухому!
— Я тебя знаю, твоя бы воля — так они с ног до головы орденами обвешенные ходили. Но — обломись: на Политбюро принято решение им по Звезде дать. Но ты не плачь: по Звезде за каждый новый самолет…
— Спасибо огромное!
— На тебя просто смотреть приятно, как ты за других людей радуешься! Честно скажу: только ради того, чтобы на тебя в эти минуты посмотреть, я бы людям каждый день ордена всякие выдавал бы. Но придется подождать: сама понимаешь, секретность нужно соблюдать. Так что решение принято, а постановления пока нет, а вот когда самолеты себя проявят…
— Подольше бы не проявляли… но ведь не получится…
— И все равно мы победим!
— Ага, уничтожим фашистскую гадину в его собственной берлоге. Вот только победа заключается не в том, чтобы разгромить гитлеровцев, и даже если мы Остров под воду опустим, это будет еще не победа.
— А что тогда ты считаешь победой?
— Долго рассказывать, да и не время еще.
— Насчет опускания острова должен сказать… как члену ГКО сказать должен: товарищ Хлопин уже дюжину своих изделий изготовил.
— Это он молодец…
— Что не так? Только что сияла, как начищенный пятак — и опять мрачнее тучи…
— Лаврентий Павлович! У меня настроение сейчас по десять раз на дню меняется! Само по себе меняется, безо всяких причин! И спрашивать меня почему это — смысла ни малейшего, я и сама не знаю!
— Ну уж совсем-то за дурака ты меня не держи! Извини, пойду я… но если что-то тебе захочется…
— Идите уже! Но за Звезды нашим авиатором — огромное спасибо!
Заседания, хотя и довольно непродолжительные, в ГКО стали практически ежедневными. И на вечернем заседании первого мая Лаврентий Павлович сообщил «пренеприятнейшее известие»:
— Эстонские товарищи сообщили, что Гитлер ввел в Эстонию две танковых дивизии, всего около четырехсот пятидесяти танков. Так же две дивизии размещены в Латвии и одна дивизия размещена в Литве. Но литовская нам представляется наиболее боеспособной, в ней исключительно новые немецкие танки на вооружении состоят.
— А на других возможных направлениях?
— На других у нас с товарищами плоховато. По косвенным данным можно предполагать, что танковые дивизии разворачиваются в районе Жешува и к югу от Белостока. Меры мы приняли, противотанковые силы в нужный районах разместили. Насколько эффективно они сработают, мы заранее, конечно, знать не можем, но есть веские основания предполагать…
— По срокам что-то выяснить удалось?
— Старуха убеждена, что нападение будет либо в ночь на семнадцатое, либо на двадцать четвертое. И она это вроде неплохо так обосновала…
— Ну-ка, поделись с нами ее выводами?
После того, как Берия изложение закончил, Сталин заметил:
— Надо же, а Слава пришел к тем же выводам, но совсем по другим причинам. Он все связывал со сроками посевной…
— То есть по любым основаниям мы приходим к одним и тем же выводам, — высказал свое мнение Тихонов.
— И выводы все равно могут быть неверными. Однако мы обязаны считать, что это — действительно самый вероятный вариант, и, значит, уже шестнадцатого армия должна быть в максимальной готовности.
— Будет, — поспешил заверить Лаврентий Павлович, — они уже сейчас в ней находится. То есть не РККА…
— Нужно бы и РККА подготовить, — не очень уверенно заметил Валентин Ильич.
— Не нужно, — буквально огрызнулся Лаврентий Павлович. — Пока краскомы изображают для немцев пьянь, фашисты серьезной разведкой не заморачиваются: зачем, если и так все видно?
— А протрезветь-то они успеют?
— Успеют, у РККА будет минимум неделя для протрезвления. Да и пьют-то они… причем не они, а специально подготовленные товарищи, не до поросячьего визга. И дисциплину нарушают не они — так что будем просто ждать.
— И будет для фашиста сюрприз такой!
— Валентин, будет война. Причем Старуха убеждена, что война будет страшная.
— Ну да, и чем больше мы выкосим врага в самом начале… извините, товарищи, просто второй месяц на нервах…
— Извиняем. Как проходит заполнение полевых складов?
В половине третьего ночи в Кремле раздался гудок аппарата ВЧ и взволнованный голос оператора станции на Аландах сообщил:
— Наблюдаем воздушные цели, групповые, много… очень групповые, мы их видим аж до Бухареста.
— Лаврентий, отдавай приказ!
— Уже отдан. А сколько там было самолетов — узнаем уже утром… Иосиф, нужно народу сообщить, кто займется?
— Вячеслав, выйдешь в эфир в восемь утра. Думаю, что это теперь твоя работа…
Глава 12
Павел Рябов сидел у пульта управления, внимательно вглядываясь в мерцающий экран, на котором вспыхивали зеленые точки. Много точек, очень много — и Павел вдруг понял, почему их группу, проводившую испытания этой, причем явно неудачной ракеты, вот уже второй месяц держат в каком-то глухом лесу. То есть лес был не очень-то и глухой, до города было меньше десяти километров… и до границы — тоже меньше десяти. И вот теперь там, за этой границей, в небе летели самолеты, вражеские самолеты.
Всего семь минут назад пришел сигнал «Третья программа», означающий, что сбивать эти самые самолеты нужно как только они войдут в зону действия ракет — то есть еще за границей, но эта «незначительная деталь» Павла вообще не волновала. А волновало его лишь то, что ракет у его группы было только девять штук, а самолетов… Самолетов, отметки которых высвечивались на экране радара, было много, Павел насчитал уже штук тридцать — и именно это его беспокоило. И сердило: на заводе они могли бы таких ракет изготовить уже штук пятьдесят, не меньше — но после проведения испытаний начальник полигона полковник Шишкин приказал прекратить производство, поскольку, по его мнению, в боевых условиях ракета практически неприменима. И в чем-то он был прав: круглосуточно работающая на площадке установка по получению жидкого кислорода едва успевала пополнять потери этого самого кислорода от испарения…
Зато, подумал Павел, для таких засад эти «ночные ракеты» все же были неплохи, а так как детектор охлаждался тем самым жидким кислородом, то тепло авиамотора он засекал вообще километров с тридцати — а «фреоновые поделки» могли наводиться максимум с десяти километров. И инженер, сейчас изображающий оператора ракетной установки, внимательно следил за перемещением отметок на экране локатора. И как только первый штафель пересек «границу уверенного захвата», он с какой-то яростью надавил на кнопку пуска. Из своей кабины он не видел, что творилось на пусковой установке, но знал, что теперь две ракеты, сияя голубовато-зеленоватым почти прозрачным выхлопом, отправилась на встречу с раскаленным мотором вражеского самолета. Но даже зная это, он ни на секунду не прервал свою непростую работу: по краям экрана были заметны еще две группы самолетов и он, как это не раз уже делал на учениях, повернул локатор (и две следующие ракетные установки) в направлении очередной цели…
Лаврентий Павлович сидел в импровизированном центре наблюдения и внимательно вслушивался в раздающиеся из динамиков голоса операторов. Там, на границе, у Советского Союза приступили к работе четырнадцать ракетных батарей — и от того, насколько успешно они отработают, зависело довольно многое. Многое, но в масштабах начавшейся войны даже самая успешная работа ракетчиков могла сыграть лишь «психологическую» роль. Прежде всего потому, что самих «ночных ракет» на границе имелось чуть больше сотни, и, хотя их эффективность на испытаниях была признана весьма высокой, больше туда их везти особого смысла не было.
