— Но у них есть, как нам сообщил адмирал, и тяжелые.
— С ними еще проще: я уже упомянул о том, что чешские танки — дерьмо. Но за год сами чехи три сотни ЛТ-35 и больше тысячи ЛТ-38 превратят в самоходные орудия, «Рейнметалл» для них противотанковые орудия на семь с половиной сантиметров поставит с удовольствием, и я уже переговоры с ними провел. А это — смерть уже средним русским танкам, и даже тяжелым: мы провели испытания и оказалось, что эта пушка гарантированно пробьет броню русского «КВ» с километрового расстояния. Еще мы успеем переделать под самоходные орудия больше тысячи французских игрушек, которые они танками называют. Так что адмирал прав: через год, что бы русские не делали, мы получим подавляющее превосходство в бронетехнике. А не примерное равенство в силах, как сейчас…
— Ну хорошо, однако где вы собираетесь взять броню для всех этих новых танков?
— А это, оказывается, уже совсем просто: ЮС Стил готова нам поставить за год, даже за полгода до тридцати тысяч тонн броневого листа под наши размеры, а Бетлехем Стил — продаст даже больше, до пятидесяти тысяч тонн, испанцам.
— Но наверняка они захотят получить от нас оплату золотом…
— Французским золотом, причем жидким, — и на эти словах Фриц Тодт рассмеялся. — Один ящик шампанского за тонну брони — мне кажется, это недорого. И да, они готовы вина взять гораздо больше, чем будет нужно для оплаты металла.
— Это интересно, а они нам корабельную броню…
— К сожалению, мой фюрер, они поставили условие, что броня будет поставляться не толще двух дюймов. И листами размером не более чем шесть футов на двадцать, но для производства танков и самоходок нам этого вполне хватит. А на остальные деньги… там есть одна очень интересная компания, официально вообще бразильская, и она предлагает нам забыть о проблемах с поставками каучука. Но они только деньгами и хотят получать оплату, причем американскими долларами, однако французы нам эту проблему с удовольствием помогут решить…
— То есть вы все за то, чтобы отложить операцию на год. Но вы уверены, что русские за это время…
— Мой фюрер, — не дал договорить Гитлеру Канарис, — я не успел сообщить самое главное. У нас есть абсолютно достоверные сведения о том, что Советы собираются резко сократить численность своей армии. У них остро не хватает рабочих, и они уже приступили к сокращению, только за май и половину июня они просто расформировали четыре пехотных дивизии и одну кавалерийскую. А к следующей посевной, то есть к апрелю, они сократят количество солдат в своей армии вообще до двух миллионов человек! И эта информация абсолютно достоверная…
— Вилли, а ты сам-то веришь в этот бред?
— Звучит несколько… бредово, действительно. Но это на самом деле так: наш агент смог получить копию приказов с перечнем расформируемых подразделений и датами расформирования, и пока все у русских идет в соответствии с этими приказами. Там примерно десять процентов солдат они будут переводить в охранные войска — то есть в военизированные части охраны предприятий, а остальных направляют в основном на восток, в новые села. У Советов по плану только на Хоккайдо, которые они теперь именуют Йессо, полмиллиона крестьян и рыбаков будет переселено…
— Ну хорошо, вы меня убедили. Но, Вилли, при любых изменениях в политике Советов вы мне сообщайте незамедлительно. Даже если новости появятся посреди ночи, вам понятно?
Вера, открыв глаза, увидела сидящую рядом с кроватью врачиху — ее она уже видела не раз, вроде ее Лидой зовут. А Лида, в свою очередь увидев, что Вера глаза открыла, громко кому-то сообщила:
— Она очнулась, заходите! — После чего приоткрытая дверь распахнулась и в спальню зашли перепуганный Виктор и очень взволнованный сосед.
— Лида, что со мной?
— Вы сознание потеряли, вероятно давление резко упало. Но в остальном все в порядке, признаков инфаркта или инсульта я не наблюдаю. Только давление у вас все еще пониженное.
— Витя, кофе мне крепкого чашку и стакан сока виноградного принеси… пожалуйста.
— Старуха, ты чего это тут вытворяешь? — сердитым голосом, но было видно, что эта сердитость нарочитая, поинтересовался Лаврентий Павлович. И то, что волновался он по-настоящему, Вера тоже заметила.
— А я сама не знаю… что произошло-то?
— Ты утром видимо проснулась, встала по будильнику, — Лаврентий Павлович кивнул в сторону тихо бормочущего что-то «Изумруда», — а потом брякнулась без сознания. Он перепугался, врача вызвал…
— Это и странно: Витя, как нормальный отец двоих карапузов, должен спокойно спать даже под артобстером и только плач ребенка его разбудить сможет. А тут всего лишь жена на кровать упала…
— Не только на кровать, а непосредственно на него, причем прямо на голову.
— Да, а голова у него крепкая, — пробормотала Вера, потирая спину. — А случилось-то что? Какая-то важная новость по радио, но я, похоже, до конца дослушать не успела.
— Куйбышев ночью умер…
— Слава богу!
— Старуха, ты с ума не сошла? Чем тебе-то товарищ Куйбышев насолил, что ты его смерти радуешься?
— Лаврентий Павлович, я хотя и контра, но не сволочь, и смерти Валериана Владимировича совсем не радуюсь. Он же лично меня человеком сделал, и НТК он сам создал! Я ему за это всю свою жизнь благодарна буду! А радуюсь я совсем другому: когда Левитан начал сообщение читать, я подумала, что война началась и очень испугалась. И сознание из-за этого потеряла…
— И с кем ты воевать собралась?
— С фашистами, с Германией.
— Вот с Германией война не началась. И ни с кем не началась, так что успокойся. И можешь аж до завтра спокойная ходить: совещание по сокращению армии завтра в шесть вечера состоится. А на будущее усвой: зампред ГКО пугаться и терять сознание не должен, даже если враги бомбу рядом с его домом сбросят. Работа у нас такая, что пугаться мы права не имеем. Поняла?
— Чего уж тут непонятного… вы, Лаврентий Павлович, все же выйдите ненадолго, я все же оденусь, а то в халате…
— Я уже совсем ухожу. А ты сегодня выздоравливай и сил набирайся. Всё, до завтра…
— Погодите, тогда вопрос сейчас задам, пока вы не ушли. Почему о смерти Куйбышева так вот объявляли, первой новостью за день, ни свет ни заря…
— Это кто-то в Радиокомитете перестарался. Валериан уже совсем плох был, последние два дня уже без сознания лежал, врачи сказали, что шансов у него почти нет — вот Иосиф Виссарионович и распорядился некролог подготовить и о смерти его народу сразу объявить. А то раньше, когда кто-то… ну ты знаешь, а мы объявляли об этом через день-два, враги про нас много гадостей в своих газетах писали. Ну а чиновников ты наших знаешь: раз приказано «сразу», то им это «сразу» аж в заднице печет… Не принимай близко к сердцу, все мы когда-нибудь… А он для страны очень много сделал, и ты права: помнить о нем мы всю жизнь будем. Всё, я пошел — у меня на самом деле очень много дел на сегодня распланировано…
Перед началом совещания к Вере подошел Иосиф Виссарионович:
— Вера Андреевна, я тебя прошу еще раз подумать: может, все же оставишь работу в университете? А то мне Лаврентий вчера сказал, что ты от переутомления…
— Я не от переутомления, а от волнения. И вообще, я в полном порядке, просто себя немного лишку накрутила, а тут правительственное сообщение — я подумала, что война началась…
— А ты по-прежнему уверена, что война начнется?
— Совершенно уверена, я же вам уже говорила.
— Тогда, наверное, армию нам сокращать не стоит?
— А вот этого я не говорила! Но мы же затем и собрались, чтобы этот вопрос обсудить?
— Да. Ну, пошли тогда обсуждать, я гляжу, все уже собрались…
Вопрос о сокращении армии, причем резком, товарищ Берия поднял еще осенью, и к лету сорок первого он смог убедить в правильности своей позиции довольно много народу. В частности, товарищ Шапошников его теперь поддерживал — но вот в самой армии эта идея поддержки не получила. Что было понятно: ведь столько сладких должностей должны были пропасть! А желающих такие должности занять, в том числе и среди родственников нынешних советских военачальников, было очень немало.
