Ну а когда Вера свои развлечения закончила, Миша в одиночку изготовил матрицу, лично на студийном «проверочном» прессе отштамповал пяток пластинок и лично отвез их Вере домой. Упакованные в лично же им изготовленные конверты, простые конверты из белого картона. И Вера, когда собралась в Кремль, один их этих конвертов захватила с собой.

— Вера Андреевна, — сообщил Иосиф Виссарионович, поздоровавшись с ней, — у нас сейчас появилась возможность все же покончить с войной, причем покончить до того, как на Советский Союз враги натравят вообще всю Европу и не только…

— Это вы очень верно заметили насчет Европы и прочих разных. Я тут давно уже об этом думаю…

— О чем?

— О всем мире голодных и рабов. Почему-то эти голодные и рабы все как один хотят не поработать и себя тем самым обеспечить, а к нам придти и всё отнять. Такой вот получается интернационал воров и грабителей, так может ну его нафиг? Там такой интернационал точно не нужен.

— А какой вам нужен?

— Лично мне — вообще никакой, и ни в каком виде. Я, собственно, с этим и пришла: нам нужно про интернационал забыть как страшный сон, но есть одна мелкая проблемка. И я предлагаю ее тут же и решить… можно проигрывателем воспользоваться?

— Можно. Но, Вера… Андреевна, мы вас вообще-то по другому делу пригласили.

— Сначала послушайте, а потом я попробую объяснить, почему это сильно поможет покончить с войной. С горячей войной, а уж дальше… Итак, музыка, как все вы знаете, товарища Александрова, а слова по моей просьбе написал Габриэль Аршакович Уркеклян.

Вера аккуратно уложила пластинку на диск проигрывателя, опустила рычажок. Почему-то все, сидящие в кабинете, молча и заворожено смотрели на то, как звукосниматель поворачивается и плавно опускается на черный диск без этикетки. И когда он опустился, после торжественных вступительных аккордов в кабинете раздались до слез знакомые Вере Андреевне слова: «Союз нерушимый республик свободных»…

— И что это вы нам показали? — поинтересовался Сталин.

— Про интернационал я свое мнение высказала. Так что предлагаю сделать вот это гимном СССР. Это даст нам заметные преимущества даже в переговорах с руководителями других стран…

— Давайте, вы нам потом об этом расскажете… хотя да, слова очень… интересные. Но мы вас пригласили по другому поводу: фашисты… немцы вышли с предложением провести мирные переговоры.

— Никаких переговоров, только безоговорочная капитуляция!

— Ну, у нас по данному пункту с вами имеется полное согласие, но есть одна загвоздка… две. Первая: немцы вышли на нас через твоего приятеля Густава, и предложили провести переговоры в Стокгольме, где с их стороны будет лично канцлер фон Клюге — и они хотели бы встретиться с человеком, который имеет право принимать решения. От имени Советского Союза принимать, но по ряду понятных причин товарищ Молотов на такие переговоры не поедет: изначально они будут… неофициальными, немцы, мы думаем, сначала хотят понять, на какие условия мы могли бы согласиться.

— Вы, как я понимаю, тоже в Стокгольме ничего не забыли… Калинин вообще не годится, а тот же…

— Второе условие касается лично тебя: Густав согласился принять у себя эти переговоры при условии, что на них будешь присутствовать ты. И не спрашивай почему, мы сами в некотором… недоумении.

— Но ведь у меня двое маленьких…

— О них можешь особо не волноваться, мы позаботимся… уже позаботились, даже кормилиц подобрали… по медицинским показаниям, хотя я все равно не понимаю, что там врачам потребовалось… показывать. Однако у нас есть условие, и мы считаем, что если ты согласишься…

— А что, есть варианты? Ведь это не вам, дядькам, в кабинете собравшимся, это надо, а всей стране. Считайте, что уже согласилась.

— Да, и то помело, которое ты почему-то называешь своим языком, нам тоже на пользу пойдет, — добавил Лаврентий Павлович. — Потому что переговоры всяко простыми не будут, а у тебя как-то получается убеждать других людей в правильности любой чуши, которую ты несешь. Но не волнуйся, чушь тебе нести уже не придется, мы сейчас с тобой поделимся тем, что мы придумали.

— Дяденьки, вы ничего не перепутали? Я в Стокгольм еду успокаивать Густава, а переговоры с фашистом вести будет… кто, кстати?

— Переговоры вести будет советский маршал… ракетных войск, мы ведь так вроде решили? — Сталин повернулся в сидящим тихо Ворошилову и Шапошникову, и Шапошников согласно кивнул. — Так вот, маршал ракетных войск Синицкая Вера Андреевна. Мундир тебе к вечеру уже построят, и все ордена и медали, которыми мы тебя потихоньку наградили, на него приколют. Кроме тех, которые ты получить успела, но их ты и сама прицепишь.

— Сдается мне, что вы тут съели что-то не особо полезное, или скурили…

— Старуха, — в разговор снова вмешался Берия, — это делается исключительно для представительских целей. Фашист — фельдмаршал, и он с советским маршалом будет все же разговаривать на равных, у фонов ихних с чинами всё строго. Так что полетишь маршалом, а как все закончится, мы тебя можем хоть в рядовые разжаловать и из армии выгнать… наконец.

— Вера, — негромко добавил товарищ Тихонов, — тут еще очень важен тот момент, что с немцем ты сможешь без переводчика… а как ты решения принимать умеешь по обстановке, мы знаем и в тебе уверены. К тому же Густав, если что, сумеет объяснить немцам отдельные специфические вопросы, и нам поможет. То есть лично тебе — поможет, а другим… он же выгоды, в том числе и для Швеции, твоими глазами выискивает… Ну некому, кроме тебя, туда ехать!

— Да я и не спорю… а о чем говорить-то с немцем?

— Собственно, для этого мы… — Снова заговорил Сталин. — Вера Андреевна, у вас сейчас время еще есть? Я про младенцев…

— Сейчас, — вера глянула на часы, — у меня примерно час еще свободен, но если не успеем договориться, то… я тогда просто отлучусь на полчасика… минут на сорок.

— Договорились. Если не успеем уложиться, то подождем, конечно, сейчас это для нас, сами понимаете, вопрос важнейший. Итак, мы с вами согласны, что для нас приемлемой является лишь полная и безоговорочная капитуляция…

Вера внимательно выслушала то, что сказал Сталин, затем уточнения «по процедуре», высказанные Молотовым. Соображения Шапошникова и Ворошилова, ехидные комментарии Лаврентия Павловича, а затем сообщила и то, что она обо всем этом думает:

— Вы, мне кажется, буквально все продумали, каждое мое слово на этих переговорах и даже интонации. Но, боюсь, мое выступление перед немцами будет, мягко говоря, не очень убедительным. Вы тут посидите полчасика, чаю попейте или вообще пообедайте, а я вернусь минут через сорок и, еще раз все продумав, скажу, чего мне не хватает.

— Через час, — подвел промежуточный итог Иосиф Виссарионович. — Насчет обеда вы, Вера Андреевна, верно заметили, времени уже много…

Семнадцатого июля утром фон Клюге пригласил фон Вицлебена, и как только за ним закрылась дверь в кабинет, сообщил:

— Эрвин, русские вроде согласились на переговоры… в Стокгольме, но они поставили два довольно неприятных условия…

— И эти условия нам придется принять…

— Я тебя и пригласил, чтобы решить, должны ли мы вести переговоры с такими условиями.

— Должны, я это и сказал.

— Но ты даже не выслушал их!

— Мне плевать, что они нам предлагают. Вчера в семь вечера русский самолет, этот реактивный их монстр, сбросил четыре бомбы на эшелон с танками, и сбросил их после того, как эшелон прошел по мосту в Диршау. А на обратном пути он же сбросил еще четыре бомбы на эшелон, в котором перемещался батальон наших артиллеристов возле Мариенбурга. Ни одна из этих бомб в эшелоны не попала…

— Тебя беспокоит то, что русские бомбят нас за триста километров от фронта?

— Ни одна из бомб в эшелоны не попала, но танки сгорели все, а в эшелоне с артиллеристами на выжил ни один человек. Русские нам показали, что они легко уничтожат все наши войска, но пока не хотят разрушать города, ведь им никто не мог помешать сбросить эти же бомбы на станции в Мариенбурге или в Диршау…