— Вот тут вы угадали: поближе сейчас на нее поглядеть нельзя, и когда вы результаты применения бомбы увидите, то, надеюсь, сами не захотите посмотреть на нее… вблизи.
Через минут пятнадцать самолет снова взлетел, теперь уже вместе с бомбардировщиком, и примерно час они летели буквально крылом к крылу. А затем разошлись, и Вера, встав, включила радиоточку, размещенную над дверью кабины пилотов:
— Господа фельдмаршалы, попрошу минуточку внимания. Прошу посмотреть вниз: это не тундра, а вообще-то океан. Точнее, Карское море, вечно покрытое льдом. И толщина этого льда тут колеблется от трех до пяти метров. Обратите внимание на то, что куда бы вы не посмотрели, видно лишь этот бескрайний лед. А вот когда из динамика раздастся предупреждение, вы немедленно закройте окна вот этой шторкой: есть риск не только самому ослепнуть, но и всех в салоне зрения лишить.
Спустя несколько минут в динамике раздался голос радиста:
— Внимание, бомба сброшена! Иллюминаторы закрыть!
— Закрыли? Вот и отлично. Сейчас всего лишь испытания проводятся, демонстрационные, бомба опускается на парашюте и падать будет минут десять. А когда она взорвется… мы увидим, когда, примерно через полминуты окна мы снова откроем и поглядим на результат.
Несмотря на закрытые шторками иллюминаторы Эрвину фон Вицлебену показалось, что в салоне сработала фотовспышка, а маршал Синицкая довольно громко пробурчала:
— Говорила же, что надо металлические шторки ставить!
На что русская генерал-майор ответила «они и есть металлические, это через щелки свет в салон проник». Фельдмаршал фон Клюще внимания на это не обратил, но фон Винцлебен уже довольно хорошо понимал по-русски — и сразу же исполнил указание Веры о том, что «а теперь можно окна открыть и наслаждаться видом». Но вот то, что он увидел, было действительно страшно…
— Итак, господа, вы смогли увидеть редчайшее зрелище: взрыв так называемой «легкой» бомбы, мощностью всего лишь в триста пятьдесят тысяч тонн тротила. Взрыв произведен на высоте в полкилометра, а что при этом случилось внизу, мы увидим еще где-то через полчасика.
— Каковы же размеры этого облака? — в растерянности спросил фон Клюге. Вера его вопрос услышала и ответила исчерпывающе:
— Это легкая бомба, поэтому гриб относительно невысокий, километров, думаю, около двадцати. От тяжелой он получается уже больше тридцати километров… но это всего лишь картинка для лучшего запоминания, мы пока вокруг полетаем еще немножко, подождем, пока облако ветром не сдует в сторону: в само-то облако на самолете соваться вообще изощренным самоубийством будет. Мы до него, конечно, просто не долетим по высоте, но внизу там такие сильные ветры бушуют… Да, чтобы лишних вопросов избежать, сообщаю: таких бомб у нас уже больше двух десятков, и в неделю сейчас производится еще по одной. Только все же не совсем таких, а тяжелых, с эквивалентной мощностью в два миллиона тонн тротила. Сейчас наши пилоты всю эту красоту фотографируют, вам потом фотографии на память передадут.
— Вы решили нас запугать перед переговорами?
— К сожалению, немецкого солдата проще убить, чем испугать. Я вам просто решила показать, что случится с немцами, если вы не подпишите капитуляцию. Немцы просто исчезнут с лица Земли, а британцам только этого и хочется. Поэтому англичане натравили Гитлера на СССР, но мы, если не будем убивать друг друга, а встанем плечом к плечу против них… Нет, воевать с ними мы не будем, мы их просто уничтожим если они сами войну начнут. Я вообще что-то людей не очень убивать люблю, но мне гораздо больше не нравится, когда убивают моих людей. Моих соплеменников, моих сограждан. И я собираюсь войну эту прекратить — а вот как я ее прекращу, решать теперь придется вам.
По радио донесся голос пилота:
— Вера Андреевна, облако от эпицентра ушло.
— Так, давай один пролет на эпицентром… рядом, чтобы из окошек видно было что там творится. Медленно и на высоте метров в триста…
Без пяти минут полночь по Стокгольмскому времени Вера поставила свою подпись под актом о капитуляции Германии, сразу после того, как подписи поставили фон Клюге и фон Винцлебен, а затем на актах (подготовленных в трех экземплярах, на русском, на немецком и на шведском каждый) расписался, как гарант Договора, король Густав пятый. А после процедуры подписания Вера, сообщив Густаву, что больше ждать она не может, помчалась на аэродром и вылетела в Москву. А в девять утра она уже входила в кабинет товарища Сталина, где ее ждали почти все руководители Советского Союза. О том, что немцы приняли условия капитуляции, все уже знали, товарищ Афанасьев сообщил об этом еще до того, как Вера вышла из королевского дворца — но все ждали «подробностей». Ну дождались, конечно:
— Я же говорила, что с этими фельдмаршалами имеет смысл пообщаться, они люди сугубо военные и считать, в том числе и собственные потери, умеют неплохо. А когда они поняли, в какую жопу их запихнул Гитлер, их особо и убеждать в полезности капитуляции не пришлось.
— А что с эсэсовцами, с гестапо… — решил уточнить Лаврентий Павлович.
— А тут уже я поддалась на их уговоры, — спокойным голосом ответила Вера, — и разрешила им эсэсовцев с гестаповцами нам не передавать в связанном виде. Я же сказала: генералы они вполне вменяемые, ситуацию просчитывать умеют. Так что мы договорились о том, что если они при попытке ареста встретят вооруженное сопротивление и сами всех эсэсовцев с гестаповцами поубивают, то у нас претензий к ним по этому поводу не будет. Да, оказывается, Кальтенбрунер и Борман тоже в том бункере были, так что мы их судить точно не сможем. Но по мне оно и к лучшему: нам меньше мараться.
— Так, а что еще ты сделала против наших предыдущих договоренностей? — недовольным голосом спросил Сталин.
— Да почти ничего… так, по мелочи, сугубо для личного употребления…
— Я не спрашиваю для чего, а спрашиваю что именно?
— Оставила им Эльзас и Лотарингию, они даже и не знали, что кто-то из здесь присутствующих хотел эти территории обратно французам вернуть.
Сталин побагровел, поскольку именно он предложил «восстановить довоенные границы», но ничего по поводу Вериного самоцуправства сказать не успел.
— Но я им Эльзас с Лотарингией не просто так передала, а взамен на Восточную Пруссию. Как и Данцигский коридор: вот столько себе забрала, а почти столько же им подарила. За то, что они сообразительными оказались и в бутылку не полезли.
— А теперь Польша будет…
— Не знаю, как вам, а мне вот на Польшу вообще на… плевать. Почти триста тысяч поляков в вермахте как бы намёкивают, что и всем нам на них плевать, за хамство наказывают, причем больно.
— Так, — подчеркнуто спокойно поинтересовался Лаврентий Павлович, — а что с Литвой?
— С какой-такой Литвой? Не знаю я никакой Литвы, я знаю только лишь территорию Восточной Пруссии, и мне плевать, старая это территория или новая. Но вот в одном нам там пока еще фашисты сильно помогут… если уже помогать не начали: там сейчас к немцам приткнулись почти семьдесят тысяч членов эстонской Омакайтсе, так вот их немцы поголовно там же, в Литве, и закопают. И, чтобы два раза не вставать, прошу рассмотреть мое уже предложение об отправке сидящих там ста двадцати тысяч французов на помощь товарищу Чойбалсану: строить там много всякого нужно, а у Чойбалсана лишних рук нет.
— У него же…
— У него уже миллион младенцев и дошкольников! Так что французам там строить — не перестроить…
— Тогда… детали переговоров мы и попозже изучить сможем, сейчас нужно решать, что делать с вермахтом и вообще со всей Германией. А так же с ее сателлитами.
— А это — как договаривались. Венгрию и Румынию оккупировать жестко, Австрию с Болгарией — мягко. Франция пусть катится в задницу… я уже придумала, как французам в этом верном движении помочь. Данию и Бельгию отпустим миром… только Бельгию уже без колоний. Югославам можно помочь… немного, вот только, Иосиф Виссарионович, вы бы с товарищем Брозом все же определенную дистанцию обозначили… но это потом, в частном порядке рассмотрим. Лаврентия Павловича отдельно попросим с Ираном договориться об изгнании из Ирана англичан, а все остальное — вообще не срочно. Да, я рапорт об увольнении из рядов написала, кому передать? Подпишите, Иосиф Виссарионович?
