И когда Вера все же «выкроила часок» и зашла на предмет «выяснения обстановки» в Иосифу Виссарионовичу, Сталин ей и об этом рассказал. На что Вера лишь хмыкнула:

— Ну кто бы сомневался! Но я про другое узнать зашла, тут, по слухам, товарищ Ким Ирсен в Москве скоро появиться обещался, мне бы с ним поговорить…

— О чем? — с сильным подозрением в голосе поинтересовался Иосиф Виссарионович.

— Да так, о пустяках разных. Мы тут с Валентином Ильичем пособачились на тему его недопонимания важности производства некоторых товаров для детства и материнства…

— Сама же все производства повернула для выпуска военной продукции.

— Ну да, но… мы тут с мужем поговорили: он же станочник, и он сказал, что учебные станки полуигрушечные, которые мы по ФЗУ распихали, относительно малой кровью можно превратить во вполне годные станки — но работать-то на них некому. То есть дети-то в три смены работать не могут, а вот если товарищ Ким нам пришлет тысяч несколько… десятков тысяч, своих, уже взрослых учеников, то и ему хорошо, и нам польза. Я бы еще с товарищем Мао на эту тему побеседовала бы, но он далеко, а Ким должен в Москву вот-вот приехать, самое время с ним мне побеседовать.

— Послезавтра он приедет, тебе сообщат. И ему передадим, что ты с ним побеседовать хочешь. Но — не знаю, он-то вроде только свои дивизии нам представить едет…

— Да я с ним быстро поговорю, сама же не могу надолго из дому уходить. А ему скажите, что я вроде придумала, как ему с продовольствием еще больше помочь, в смысле, как он сможет продуктов гораздо больше выращивать… То есть я думаю, что придумала, но некоторые детали мне нужно уточнить.

— Хорошо, у тебя всё?

— На сегодня — да, но вот по поводу того, что вы мне новенького рассказали… я еще отдельно зайду, но сначала подготовлюсь…

В рейхсканцелярии фельдмаршал фон Клюге мирно беседовал с федьдмаршалом фон Вицлебеном, и лица обоих собеседников были мрачнее тучи.

— Канарис, чтоб ему черти в аду покоя не давали, разведку провалил полностью: мне сегодня утром сообщили — из шведских источников, с предметом более чем знакомых, что русские сейчас выпускают на своих заводах полмиллиона только крупнокалиберных снарядов в сутки. И порядка двухсот пятидесяти тысяч мин для минометов — и это не считая адских русских ракет! А сейчас на фронте появились эти ужасные самоходки с пушкой в сто двадцать миллиметров…

— Боюсь, Гюнтер, что шведы тебя обманывают, — с такой же мрачной рожей ответил Вицлебен, — судя по тому, что творится на фронтах, у них дневной выпуск снарядов скорее миллионами исчисляется. А нам даже ответить нечем, и я не про производство боеприпасов говорю. На той неделе наши солдаты сумели захватить этот русский маленький танк под названием «Терминатор» — и оказывается, что у этой малютки лобовая броня толщиной в сто миллиметров! Ее вообще ни одна наша пушка пробить не может даже с двухсот метров, а этот чертов танк из своего сорокамиллиметрового автомата эту нашу пушку превратит в металлолом более чем с полукилометра. А что они творят с нашими панцерами… пятый они сжигают на расстоянии свыше двух километров, даже с трех. Я думаю, что в таких условиях лучшее, что мы можем сделать — это прекратить эту чертову войну.

— Эрвин, и как ты только до такого додуматься смог? — очень ехидно ответил «и. о. канцлера». Вот поэтому тебя и выбрали лишь главнокомандующим, а пост канцлера мне предложили. Я уже через этих самых шведов пытаюсь договориться с русскими о перемирии и проведении мирных переговоров.

— А почему не через Швейцарию?

— Я же говорю: ты лучший главнокомандующий, но дипломатия — это явно не твое. У шведов с русскими налажено очень тесное взаимодействие, официальная почетная гостья Густава занимает один из высших постов в русском правительстве.

— И все равно там всё решает лишь один человек. И я не думаю, что он согласится на мирные переговоры.

— Знаешь, вчера я говорил с майором Вернером, ну, с тем, который сдал русским Пулавы. И он подробно рассказал, как это произошло. Русские просто окружили город, выкатив на прямую наводку больше сотни танков и еще больше самоходок — а потом послали парламентера, который предложил майору город просто покинуть. Предупредив, что в противном случае они просто снесут город вместе со всеми нашими солдатами. А на слова майора, что в городе еще и много мирных жителей, парламентер — он был в чине полковника — просто ответил, что это поляки, которых ни нам, ни им вообще не жалко. И свое обещание выпустить все наши войска из города они выполнили… правда, пришлось взорвать имевшиеся танки и орудия, но русские против этого не возражали.

— И зачем ты мне это рассказал?

— Русские вообще не разговаривают с эсэсовцами, они их просто уничтожают и плен вообще не берут. То же самое и с польскими частями вермахта, с венграми и, говорят, с румынами и французами. Но простых немецких солдат они все же убивать почему-то не хотят, а значит, они не хотят доводить дело до невозможности любых переговоров. Однако встретиться со Сталиным у нас будет шанс только попав на эшафот, а вот с этой дамой… это же будут переговоры неофициальные, но и на них можно придти к взаимоприемлемому решению. Я более чем уверен, что воевать русские не хотят.

— И когда ты ожидаешь ответ от них?

— Надеюсь, что уже в июле. Но пока нам остается лишь ждать…

Товарищ Ким Ирсен с Верой о чем-то поговорил примерно полчаса, но о чем они договорились (или не договорились), осталось никому не известным. Но было похоже, что для окончательной договоренности корейцу (или Вере) не хватило какой-то «информации с мест»: Ким улетел к себе в Корею (хотя приехал поездом и на поезде же собирался вернуться), а Вера на прямой вопрос Лаврентия Павловича ответила очень кратко и исчерпывающе:

— Пока ни о чем не договорились, он сначала должен понять, сможет ли сделать то, что я ему предложила.

— А что ты предложила? Нам почему-то всем это знать хочется.

— Я предложила ему побольше жратвы выращивать и сказала где конкретно — но он не знает, возможно ли такое в принципе. Помчался проверять… да, людей он нам не даст, ему самому их не хватает.

— Думаешь теперь с товарищем Мао на эту тему поговорить?

— Не думаю, такие разговоры имеют смысл лишь в том случае, если собеседник первый захотел. Ким меня еще раньше о жратве спрашивал, а от китайцев я пока слышала только слово «дай».

— Не только…

— Это вы другие слова слышали, не я. Ладно, хватит от этом: в любом случае половину работы показывать смысла нет, а тут и половиной еще не пахнет.

— Да и вообще ты в отпуске, я помню. Виктора со мной отпустишь?

— Куда это?

— В соседний подъезд: мне кое-что привезли из Грузии, но тебе такого нельзя, очень острое.

— Киндзмараули что ли?

— Обижаешь! Хванчкара, но только немного, чтобы застолье было правильным… не буду тебе душу терзать, решишь мужа порадовать, сама его ко мне пошли.

— Баш на баш: когда сможете мне Дарью обратно прислать? Мне она ненадолго нужна, но нужна очень: как она с моими карапузиками управляется, я уже знаю, а мне нужно будет отлучиться… пару раз на полдня.

— У неё теперь своих дел… ладно, попрошу ее, но только на пару дней!

Десятого июля утром на пороге Вериной квартиры снова появилась Даша:

— Вера, это опять я. И я тут потому, что сегодня в час тебя ждут у товарища Сталина, там вопрос какой-то, который без тебя решить не могут.

— В час? Как неудобно то… ну ладно, куда деваться, пойду. Ты тогда близняшек покормишь? Я молоко оставлю…

— Вера, не волнуйся, все сделаю в лучшем виде, на той-то неделе я вроде неплохо справлялась.

— Да я и не волнуюсь… хотя, пожалуй, это и кстати, мне как раз вчера принесли пластинку, из-за которой я тебя выдернула.

За неделю до этого Даша уже два дня с малышами сидела, а Вера сразу после утренней кормежки уезжала в Лианозово и там чем-то важным занималась в большой студии «Мелодии». Чем именно — никто не знал. То есть знал лишь Миша Терехов и два десятка студентов консерватории, но они хранили полное молчание. В том числе и потому, что твердо знали: Старуха всегда выполняет свои обещания — а на этот раз она пообещала, что убьет любого, кто расскажет о том, что было в студии.