Интересно было: Вера слушала довольно уже слаженное пение хора корча такие рожи, что Климент Ефремович едва от смеха удерживался, а на музыкантов — которые, по мнению военачальника, играли просто замечательно, смотрела с таким выражением на лице, с каким взрослые смотрят на детсадовцев, которые, заигравшись, намочили штанишки — со смесью жалости и брезгливости. А сидящий на крайнем кресле первого ряда Лебедев-Кумач поглядывал на Веру с явной опаской — но пока Вера слушала молча. А когда хор, после замечаний Александра Васильевича, исполнил песню еще раз, Вера встала и громко объявила:
— Так, товарищи, мне не нравится то, что вы впустую здесь воздух сотрясаете. Дело вы для страны делаете нужное, но делаете его не там, где требуется. Климент Ефремович, вызовите автобусы или хоть грузовики, и все мы сейчас отправляемся в Лианозово, чтобы воздух сотрясать уже в большой студии «Мелодии». Если успеем записаться часов до двух ночи, то завтра уже и пластинку выпустим… Товарищ Ворошилов, вы распорядитесь насчет хора и оркестра, я их в студии через час ждать буду, а вот Александр Васильевич и Василий Иванович со мной туда поедут, мне с ними еще кое-что обсудить нужно…
С композитором и поэтом Вера сначала зашла в «малую студию», и там, усадив их в кресла, сообщила:
— Я вас отдельно пригласила чтобы сообщить, что это говно мы играть и петь не будем.
— А зачем же…
— Дослушайте. Вы все сделали правильно, ну, почти все. Однако отдельные мелкие мелочи вы не учли, и я сейчас поясню, какие именно. Начнем с вас, Василий Иванович. Вы, когда слова писали, писали же просто стихотворение, так?
— Откровенно говоря…
— Вы писали патриотическое стихотворение про войну и про то, как люди должны Родину защищать — и это замечательно. Но вы не учли, вы просто не знали, что это — не обычная война, а война, целью которой является уничтожение всего советского народа, физическое уничтожение. И наша сейчас задача — не просто отбросить врага, а полностью его разгромить, причем так, чтобы у внуков нынешних захватчиков энурез случался при намеке на мысль о том, что можно воевать в Россией.
— Энурез — это что?
— Это — непроизвольное мочеиспускание. Так вот, исходя из этого радостный куплет о быстрой победе над врагом мы просто вычеркиваем: не будет быстрой и легкой победы, будет тяжелейшая война. Далее, когда вы создавали стихотворение, вы, скорее всего, не задумывались над тем, чтобы превратить его в песню — а потому слова расставляли несколько иначе, чем следовало бы. И еще, мимоходом замечу, отдельные поэтические метафоры у вас получились слишком уж высокопарными — но это хорошо для спортивного марша, а не для духоподъемной песни. Ну нахрена нам в ней бушующий ураган? Нам нужно взять другой образ, образ того, как ярость медленно, но неотвратимо поднимается. Вот так, например… то есть мы тут несколько слов переставили, метафоры чуть-чуть понагляднее сделали… Вы согласны с моими предложениями?
— Ну… да.
— Теперь перейдем к вам, Александр Васильевич. Замечания те же: мы не спортивный марш сочиняем, а именно что духоподъемное произведение. Да, вы тут еще и о предварительный вариант стихотворения споткнулись, и все равно в целом музыку создали очень даже приемлемую. Но нам-то нужна музыка не приемлемая, а гениальная! Так что берите доработанный текст, следите за словами — сами следите, даже, если хотите, пойте, а я покажу, какую аранжировку вашего произведения тут будет более уместно использовать…
Вера села за рояль, слегка размяла руки — и сыграла то, что помнила еще по «прошлой жизни». Но только сыграла, слушая негромкое, вполголоса, исполнение песни двумя мужчинами, время от времени комментируя:
— Вот тут нужно от пиано хору подняться до крещендо, подкрепляя образ, создаваемый словами — но вы и сами это прекрасно отработаете. Ну, что скажете?
— Ну что скажу, — тихо заметил Василий Иванович, — вы могли бы нас и вовсе не приглашать, у вас и без нашего участия…
— Глупости не говорите! У вас я всего лишь десяток слов поменяла, кое-что местами переставила, пафосную чушь, явно лишнюю сегодня, выкинула — но если бы не вы, то хрен я бы смогла хоть что-либо близкое услышать. И, чтобы два раза не вставать, замечу, что и у Александра Васильевича я лишь пару нот поменяла, ритмику слегка усилила — а вот сама ничего вообще не придумала. Вы можете хоть у товарища Сталина подтверждение спросить: Вера Синицкая всегда просто берет что-то готовое и придает этому товарный вид… чаще всего придает, если это вообще возможно. А тут мне даже усилий особых прилагать не пришлось! Вы бы и сами все это прекрасно проделали, будь у вас времени побольше. Но вы поспешили — а кто спешит, тот ошибается. Ну а моя работа — не давать людям ошибаться… ну что, понравилось вам, что вы сотворили?
— Довольно неплохо…
— Так, — Вера повернулась к тихо вошедшему в студию Мише Терехову, — сейчас вот эти оба два с хором и оркестром исполнят в большой студии песню, а ты ее запишешь и утром уже тираж студия повезет по магазинам, а сигналки — на радио отправишь курьером. Не получится сигналку отпечатать, отвезешь копию пленки, у них магнитофон есть, но в восемь утра то, что они исполнят, должно прозвучать по радио. Поднимай всех, Ираклия Константиновича тоже… пригласи, вас ведь ночью кормить нужно будет. И хор с оркестром, и авторов — а я домой поеду.
— Ночью? Сама за рулем?
— Ну сюда же я доехала, так что не дергайся. Вот, уже солдатики подъехали, так что приступай к работе: у тебя это будет самым важным делом в этом году. И я не шучу… А на этикетке укажешь: музыка Александрова, слова Лебедева-Кумача, «Священная война». Все, работай…
Когда Вера вышла из студии, Василий Иванович повернулся в Александру Васильевичу:
— Она что, на самом деле думает, что это мы сочинили? У моего варианта с этим общего разве что буквы русского алфавита!
— А у моей музыки — те же семь нот…
Миша, который услышал их разговор, поспешил товарищей упокоить:
— Я думаю, что Вивальди тоже не сразу узнал бы свое «Лето» в Верином исполнении, а уж Бетховен вообще, наверное, и подумать не мог, что на его Вторую симфонию так хорошо ляжет старинная итальянская детская страшилка. Старуха всегда так: берет простые вещи, разные и вроде друг с другом несочетаемые — и делает из них конфетку. И не только в музыке…
В среду в два с копейками Вера пришла в Кремль и направилась в кабинет Сталина. Александр Николаевич при виде ее, одетой в балахонистое платье, вскочил:
— Вера Андреевна, сейчас там проходит совещание военного совета…
— На него и пришла, я же зампред ГКО, у меня работа такая — по военным советам заседать.
— Но вы…
— Сейчас, товарищ Поскребышев, у нас война, и некоторые изменения внешнего вида не дают мне оснований от работы отлынивать. Тем более, что некоторые вопросы, которые на этом совещании рассматриваются, меня непосредственно касаются.
— Я не думаю, что…
— Я думаю, и этого достаточно.
Когда Вера ввалилась в кабинет, сидящие вокруг стола военные на нее покосились очень неодобрительно, а Иосиф Виссарионович, если и хотел что-то по поводу незапланированного визита сказать, сделать это просто не успел: Вера, быстро оглядев собравшихся, заговорила первой.
— Судя по коллективу, сегодня вы обсуждаете наши провалы на фронте, из-за которых половину тут собравшихся было бы хорошо расстрелять. Но расстреливать мы никого не будем — просто потому, что хватит нам и тех покойников, которые героически Родину защищали, но погибли в боях.
— Вера Андреевна! — все же Иосиф Виссарионович решил сказать свое веское слово.
— Я думаю, сейчас не время обсуждать, кто виноват, а нужно решать, что делать. Потому что товарищ Жуков героически на Украине просрал все полимеры, и, чтобы у нас по этой части хоть что-то осталось, я предлагаю начальником КОВО назначить генерал-лейтенанта Ватутина. А Жукова отправить в тыл, руководить обучением мобилизованных товарищей. Потому что в КОВО его держать было бы в корне неверно: товарищ Жуков хоть и исполнителен, но туп. Однако он туп, но исполнителен, и под его руководством формирование новых частей из мобилизованных пойдет быстро и качественно.
