Они с матерью надели какие-то старые плащи, косынки, резиновые сапоги, мне досталась кепка с ушами, курточка, рукава которой заканчивались на середине предплечья, и пузырящиеся на коленках спортивные штаны из трикотажа. В обычную одежду нарядили только Максимушку, работать он всё равно не будет.

На остановке, несмотря на раннее утро, толпился народ, и я уже предвкушал грядущую поездку в набитом до отказа автобусе. День, короче, не задался с самого утра.

Из-за поворота, раскачиваясь на своей валкой подвеске, выехал побитый жизнью ПАЗик. С завода он выехал белым, но за годы эксплуатации приобрёл столько рыжих пятен, что напоминал теперь леопарда. Народа в нём было столько, что лично я подождал бы следующий, но мать, словно ледокол «Красин», принялась раздвигать могучей грудью толпу, явно намереваясь втиснуться в эту консервную банку. Схватила за руку Таню, другой рукой взвалила на себя Максимку.

Оглушительно скрипя тормозами, автобус остановился чуть загодя, перед остановкой, и вся толпа хлынула внутрь через единственную дверь. Вместе с толпой втиснулись и мы. Непередаваемые ощущения.

Мне пришлось балансировать на самом краешке ступеньки, одной рукой хватаясь за поручень.

— Уступите с ребёнком! — потребовала мать, буквально ввинчиваясь дальше в толпу.

— За проезд передайте!

— Аккуратнее!

— Откройте форточку, душно!

— Мне дует, закройте кто-нибудь!

Водитель флегматично ждал, пока последние из оставшихся на остановке наконец забросят попытки влезть в салон, и только потом закрыл двери. ПАЗик повёз нас к деревне по разбитой асфальтовой дороге, старательно объезжая выбоины и ямы, отчего весь автобус качало, как на волнах.

Следующие остановки он игнорировал, останавливаясь только по требованию. В автобусе мне стало дурно, кислорода критически не хватало, и я, вытянув шею вверх, пытался хапнуть хоть чуть-чуть воздуха.

Ещё и какая-то стервозная старуха потребовала закрыть форточку, из которой на неё дул свежий ветерок, и наконец-то добилась своего. Из автобуса я вывалился примерно через час, варёный и вяленый одновременно. Сёстры ощущали себя не лучше.

ПАЗик высадил нас практически в чистом поле, возле треугольной железной остановки. От остановки вела пыльная грунтовая дорога, и я порадовался, что затяжные дожди не размыли её и не превратили в непролазное болото.

От остановки пошли пешком.

Я эти места примерно помнил, хоть и не бывал особо, тут раскинулись колхозные поля, окружавшие Чернавск, и прилегающие к ним деревни. Вот к одной из них мы теперь и топали. К деревне под названием Корюкино.

Шли молча, разве что мать иногда понукала отстающую Лизу. Настроение у всех было откровенно паршивым, а бескрайние поля вдоль дороги навевали на мрачные мысли о таком же бескрайнем поле картошки, что нам предстоит выкопать.

Наконец впереди показалась деревня с её крышами и потемневшими заборами, белое длинное здание фермы, стадо пятнистых коров паслось на пригорке. Все сразу же оживились, даже Максимка, уставший трястись на руках у матери, принялся во все глаза разглядывать новое для себя место.

Мимо нас, вздымая тучу пыли и оглушительно громыхая прицепом, протарахтел трактор, гружёный сеном под завязку. Вся эта пастораль успела изрядно мне надоесть ещё до того, как мы вообще добрались до пункта назначения.

Нужный дом нашёлся на окраине деревни, и мы всей гурьбой прошли в ограду, которая пахла куриным дерьмом и скошенной травой. К нам навстречу вышла полная копия матери, разве что лет на двадцать постарше. Бабушка. На этот раз, видимо, моя.

— Ох, батюшки! Люська! — запричитала она.

Обняла всех по очереди, расцеловала слюняво, от переизбытка чувств причитая и кудахтая на каждого из внуков, что, дескать, мать не кормит, исхудали, да и вообще. Сама Людмила Таранова стояла посреди двора, ожидая, когда это закончится.

— Устали с дороги-то? Васька, паразит такой, запил, так бы хоть на тракторе встретил вас! — сообщила бабушка. — Идёмте в дом, чайку хоть с дорожки попьёте, вы же не завтракали ешшо? Люська, зараза, детей голодом моришь!

— Никого я не морю, — холодно отозвалась мать.

Ей, кажется, и самой неприятно было здесь находиться, она бы с большим удовольствием осталась бы дома, отдыхать после трудовой недели.

Начали подходить ещё родственники, все похожие друг на друга, огромной компанией набились в хату, отчего там стало даже жарче, чем в автобусе. Мелькали незнакомые лица, начались оживлённые диалоги с именами, курьёзными историями и сплетнями. Нас, как почётных гостей, усадили за стол чаёвничать, и бабушка поставила на стол огромное блюдо с домашними пирожками, от которых исходил одуряющий запах свежей выпечки.

Я подозревал, что вся эта орава родственников и знакомых может без особых усилий выкопать всё, что потребуется, но в данный момент нужно было именно наше присутствие. Обозначить причастность к этой самой картошке, чтобы претендовать на долю урожая.

Собственно, на борьбу с урожаем после этого чаепития вышли только мы. Мне, как старшему представителю мужского пола, достались вилы, девчонкам — деревянные лопатки, чтобы не пропустить ни одной картофелины. Мать с бабушкой принялись расстилать во дворе мешковину, чтобы вываливать туда выкопанное. Ну а Максимка просто гонялся по ограде за курицами, звонко хохоча.

С картошкой провозились до самого вечера, пришлось даже заночевать у бабушки, чтобы утром броситься в бой с новыми силами. Земля тут оказалась не очень. Жирная, сырая, глинистая, похожая больше на пластилин, и выковыривать оттуда картошку размером с куриное яйцо оказалось непросто. Лишь изредка удавалось найти настоящих поросят размером с яйцо страусиное.

До города нас вместе с двумя мешками картошки и другими деревенскими гостинцами увезли на тракторе. Проспавшийся Васька, оказавшийся то ли маминым двоюродным братом, то ли племянником, помог нам забраться в прицеп, посадил Максима к себе в кабину, и мы неторопливо поехали обратно в Чернавск. Выходные были окончательно потеряны.

Зато я перезнакомился с целой кучей народа. Это оказалось не так-то просто, учитывая, что палить факт амнезии я не стал, ограничившись косвенными знакомствами.

На вечерние танцы в деревенском клубе я не пошёл. Устал после картошки, да и разбить моську «городскому» — любимая забава местных парней, несмотря на все родственные и другие узы.

Долго отмывал руки от земли в приземистой деревенской бане. С грязными руками бабушка за стол не пускала, зато наготовила столько, что мы все наелись до отвала, а часть даже забрали с собой в город. Ещё бабуля тайком сунула мне десять рублей, и я подозревал, что Таня с Лизой тоже получили от бабулиных щедрот.

Этот факт, конечно, поездку окупал. Но я бы предпочёл сходить в кино, а не ковыряться в земле.

Так или иначе, новая неделя началась с того, что я, толком не отдохнувший, снова поплёлся в школу к первому уроку. Было пасмурно и зябко, и у меня мёрзли уши. Я влился в толпу школоты, прошёл в холл, взглянуть на расписание. Запоминанием порядка уроков я себя не утруждал.

Возле расписания обнаружилось объявление, написанное от руки на тетрадном листе.

«В школьный ВИА требуются музыканты. Всех желающих приглашаем на большой перемене в актовый зал.»

Никакой конкретики. Я написал бы совсем по-другому, да и повесил бы не только у расписания, но и возле столовой, и даже в туалетах. К расписанию ходят далеко не все.

Однако сам факт того, что процесс пошёл, шестерёнки заскрипели, приводил меня в восторг. Скоро будет всё, как я хочу. Сцена, софиты в лицо, дым-машины и, самое главное, живая музыка.

На первый урок, русский язык, я опоздал, хоть и в школу пришёл до звонка. Училка обожгла меня недовольным взглядом, но позволила занять своё место.

— Привет, — шепнул я Варе, как ни в чём не бывало.

— Привет, — улыбнулась она в ответ.

Значит, оттаяла. Ну, или Елизавета Константиновна прокапала ей на мозги, какой я хороший мальчик, и дуться на меня не надо.