Они пахнут розой, лавровым листом и ноготками, и это не для запаха. Совсем нет.

По рукам побежали мурашки, а по позвоночнику пронесся холодок. Где-то в гостиной скрипит половица, и я замираю.

Это защитные пакетики — маленькие мешочки с травами, призванные отгонять плохое… что бы то ни было. Призраков, если Тилли действительно верит в то, что она мне сказала. Злых духов.

Я открываю все ящики в комнате.

Здесь их сотни.

Сотни.

Когда все ящики открыты, слабый аромат лаванды и розы, который я едва замечала раньше, становится невыносимым.

Должно быть, их сделала Тилли. Что бы она не думала о том, что здесь присутствует, она действительно обеспокоена.

Мою тетю Тилли не так-то просто напугать.

Я не верю в это дерьмо… но она верит.

Я тяжело сглатываю.

От звука поворачивающейся дверной ручки у меня кровь стынет в жилах, и я застываю на месте с фиолетовым тюлевым мешочком в руках.

Да, это то оружие, которое мне нужно на случай незваного гостя.

Сушеные травы. Идеально.

Дверь открывается, и я готовлюсь встретить кого или что бы ни было по ту сторону двери.

Никого нет.

Я выдыхаю. В коридоре тоже никого нет. На всякий случай смотрю в обе стороны, по-прежнему держа перед собой фиолетовый мешочек. По какой разумной причине, я вам не отвечу.

Полагаю, что маленький мешочек с лавандой и лепестками роз позволяет мне, по крайней мере, чувствовать себя защищенной.

Я поворачиваю за угол в гостиную и не могу сдержать пронзительного крика, который вырывается у меня. Мешочек вылетает из моих рук, будто выбитый бейсбольный мячик.

Тилли стоит посреди комнаты и смотрит на меня, на ее лице — зеленая глиняная маска.

— Почему ты кричишь на меня? Это я должна была кричать на тебя после того, как ты демонтировала мою коллекцию.

— Извини, — говорю, прикладывая руку к груди и глубоко вдыхая, пытаясь успокоить бешено колотящееся сердце.

— Ты бросила в меня мое собственное защитное заклинание, — добавляет она, ее лицо выглядит оскорбленным под глиной цвета шалфея. — И как ты думала, оно подействует?

— Это был рефлекс, — говорю я, положив руки на голые колени. Футболка, к сожалению, не так уж сильно их закрывает. — Я нервная, вот и все.

И полуголая в лесу, — чуть было не добавляю, но, поскольку Тилли, похоже, поощряет такие вещи, не думаю, что ей есть до этого дело.

— Почему ты носишь его с собой? — Она смотрит на меня, от озабоченности, маска, высыхающая на ее лбу, покрывается трещинами. — Ты что-то увидела?

— Нет. Совершенно ничего, — отвечаю громко.

— Угу. Конечно.

— Все, что я видела — это куча засушенных цветочных композиций, — резко говорю ей.

Она смотрит на меня долгим взглядом.

— Странно слышать осуждение от человека, продававшего такое же дерьмо в своем сгоревшем магазине. По крайней мере, я не пытаюсь заработать на ремесле, в которое даже не верю.

Я вздыхаю, слегка уязвленная, потому что она права.

— Думала, ты в это не веришь, — добавляет она, беря в руки мешочек.

— Пора ужинать? — спрашиваю я. — Умираю от голода. Мне кажется, я не обедала. И почти уверена, что оставила свой обед на тротуаре возле магазина. — Мое горло сжимается, а сердцебиение учащается по новой причине.

Стресс.

Боже, мне нужно позвонить в страховую. Мне нужно позвонить в пожарную службу и написать заявление или что-то еще. Это просто чертово дерьмо.

Должно быть, моя тревога очевидна, потому что тетя Тилли издает успокаивающий кудахчущий звук, как курица-мать, обмазанная глиной, и прижимает меня к себе.

— Не волнуйся. Я помогу тебе разобраться, хорошо? Давай поедим, и я соберу тебе небольшую сумку для ночевки. Запасные туалетные принадлежности, и, может быть, ты сможешь взять у меня шлепанцы. Я, наверное, немного сошла с ума в магазине кроксов…

Она продолжает болтать со мной, выталкивая меня за дверь, в ночной воздух, где ее машина стоит на подъездной дорожке.

Волосы поднимаются у меня на затылке и встают дыбом, а по коже бегут мурашки.

Кто-то наблюдает за нами. Я чувствую это, как звезды, мерцающие в ночном техасском небе над головой. Это шестое чувство осознания заставляет меня стоять совершенно неподвижно.

Тилли тоже замирает, ее бормотание прерывается, и мы обе оглядываемся назад.

Там никого нет.

— Тилли. — Мой голос ломается на ее имени. — Давай сядем в машину, хорошо?

Мне не нужно просить дважды. Мы обе забираемся в ее Вольво, и двигатель с кряхтением оживает, когда она сдает назад.

Мы молчим всю дорогу до ее старого викторианского дома.

— Почему я не могу остаться с тобой здесь? — Спрашиваю, чувствуя себя глупой, жалкой и слабой оттого, что испугалась. Она от меня отстраняется, как всегда говорила моя мама. И мама определенно имела в виду не в хорошем смысле.

— У меня прорвало трубу. — Голос у нее хриплый, руки дрожат на руле, когда она глушит машину. Фары гаснут на дороге, и темнота сгущается вокруг нас, как зимнее одеяло. — Несколько. Во всех комнатах, кроме моей, плесень, я жду сантехника и строительную бригаду. Большую часть антикварной мебели, включая кровати, я отправила специалистам, чтобы они восстановили ее после повреждения водой… Я бы положила тебя на диван, но искренне считаю, что тебе будет удобнее там. — Ее голос дрожит, и кажется, что она на грани слез.

Здесь слишком темно, чтобы понять, действительно ли она собирается плакать, но я никогда не выносила слез. А Тилли? Тилли слишком сильная, чтобы плакать.

Я похлопываю ее по запястью.

— Все в порядке, Тилли. Не волнуйся об этом. Не хочу расстраивать тебя. Я останусь там… в домике.

У меня в горле образуется комок, и впервые за сегодня это не от того, что я сдерживаю слезы.

Это страх.

— Пойдем, — я слышу свои слова, чувствуя себя в миле от своего тела. — Давай съедим немного тетраццини…

— Запеканку King ranch⁵, — перебивает она, вытирая глаза. — Спи с несколькими саше в постели, хорошо? — Она сжимает мое запястье. — Все будет в порядке.

— Будет, — соглашаюсь я с улыбкой.

Звучит так, будто мы обе лжем.

Глава 4

Уорд

Через открытые окна старого дома доносится пение. Я включил несколько вентиляторов, потому что наряду с другими проблемами, доставшимися мне в наследство, необходимо обновить электропроводку, прежде чем я смогу заменить кондиционер.

Все эти мысли проносятся в моей голове, прежде чем я открываю глаза. Чистая ярость, вызванная хроническим недосыпанием и жарой, заставляет меня чувствовать себя полубезумным. Какая-то часть меня настаивает на том, что нужно просто закрыть окно и лечь в постель, но этот шепот полностью заглушается пением за окном.

На полоске земли между владениями Тилли и моими брезжит свет, и, еще не до конца проснувшись, я обуваюсь и выхожу за дверь, готовый высказать тем, кто там, черт возьми, находится, часть того, что я об этом думаю.

Или две части. Сколько бы ни потребовалось.

Воздух насыщен влагой, и над землей клубится густой, низко стелющийся туман. Он вьется вокруг моих лодыжек, когда иду. Шлепанцы, которые я едва помню, как надел, шлепают по подошвам ног.

На улице кромешная тьма. Облака заслоняют звезды, и туман играет со мной злую шутку, а я запоздало жалею, что не взял фонарик или, в крайнем случае, телефон.

Однако пение становится все громче, и я следую за ним, позволяя своей кислотной ярости от того, что меня снова разбудили, растворить всякую разумную мысль. Нельзя позволять таким вещам, как логика, вставать на пути.

— Хватит, — наконец кричу я, и поющая женщина в странном старомодном платье смотрит на меня большими темными глазами. — Я устал от того, что меня будят в этот богом забытый час. Мне плевать, что Тилли…

Вокруг женщины начинает клубиться туман, и когда я моргаю, она исчезает.

Исчезает!

По позвоночнику пробегает холодок, и меня охватывает странное, непреодолимое желание бежать.