Много лет назад на побережье процветали религиозные культы: бесследно исчезали автостопщики, на пустынных пляжах проводились кровавые ритуалы, на дорожные отбойники насаживали отрубленные головы. Любопытно, что же стало с приверженцами культов? Неужели они нашли себе самую обычную работу, например, на целлюлозном заводе? Или они по-прежнему здесь, притаились в лесной чаще? И кто все-таки украл вещи из его трейлера? Как там говорил Джиммерс – клейщики? Что еще за хрень? Да и сам Джиммерс, кто он вообще такой? Глава какого-нибудь культа, поклоняющегося грибам? Нет, вряд ли. Судя по множеству книг, телескопу и всему остальному, он определенно чувствовал себя здесь как дома. Джиммерс давно тут живет, а старик Грэм не пустил бы к себе никаких аферистов.

Когда Говард бывал в этом доме пятнадцать лет назад, до чердака он вроде бы не добирался. Может, мистер Джиммерс уже тогда жил здесь и разглядывал небо в поисках малоизвестных созвездий. Кроме Говарда и Сильвии у Грэма в тот момент обитали и другие жильцы. Был один знахарь-травник, страшно гордый своей профессией, и художник из Сан-Франциско, рисовавший авангардные комиксы, тот самый Хорек, за которого Сильвия потом чуть не вышла замуж.

Говарду он сразу не понравился, даже когда между этим художником и Сильвией еще ничего не было. По крайней мере, так он себя уверял. Парень амбициозный и манерный в худшем смысле этих слов. Он носил одну черную перчатку и представлялся каким-то идиотским вымышленным именем. Как же… Точно, Морк. Морк из Фомории, комиксы «Черная рука». Приключения Короля Ночи. Родом он был из Норвегии, высокий светловолосый красавец – истинный ариец.

Помимо художника и знахаря вокруг слонялась целая орда типичных хиппи, появлявшихся с холмов и шоссе номер один; Грэм задействовал их в качестве разнорабочих. Кажется, у одного из них была машина, обклеенная чем-то странным… Говард порылся в памяти и вспомнил: деталями от часов, шестеренками, пружинами и стеклами. На капоте вместо эмблемы красовались солнечные часы из латуни.

Воспоминания навели на мысли о Сильвии, о ее лице. Тогда Говард был робким, хотя эту его черту ошибочно принимали за нелюдимость. Сейчас он уже не так робок – чтобы поездка на северное побережье принесла хоть какие-то результаты, нужно было действовать. Раньше они с Сильвией много времени проводили вместе, однако это ни к чему не привело. В тот вечер, когда он подарил ей лилию, оба решили, что так будет лучше. Отношения между кузенами – плохая идея. Или нет? Никаким законом это вроде не запрещено.

А ведь за последние годы ничего не прояснилось. Интересно, сейчас она такая же красивая? Так же подвержена мимолетным увлечениям? Практически все и всё вокруг вызывало у Сильвии интерес, она была из тех людей, которые всех считали хорошими и честными лишь потому, что и сами были такими. Прикупи она недвижимость на флоридских болотах, Говард даже не удивился бы.

Да и сам Хорек оказался для нее чем-то вроде подобного болота. Сильвия была доверчивой, прямо как ее отец. В молодые годы дядя Рой делал успехи в сфере продаж только благодаря тому, что бесконечно верил в товар, который пытался продать. Хотя и у людей, и у предметов бывают свои недостатки.

Возможно, именно поэтому Говарду всегда было легко в компании Сильвии. Она обращалась с ним так же мягко, как со всеми другими. А еще она каким-то образом умела превращать самые простые вещи в красивые. Она потрясающе выглядела в одежде из комиссионного магазина. Говард был готов проехать с одного побережья до другого, лишь бы попробовать ее простейшую запеканку. Она накрыла бы стол яркой скатертью, нарвала бы цветов – причем вовсе не ради показухи. Сильвия жила по заветам матушки-природы и несложные домашние дела выполняла как будто в танце. Замечал это не только Говард, что его как раз и волновало. Как же он хотел, чтобы она оставалась его тайной… Увы, Сильвия ничьей тайной быть не желала.

Говард вздохнул, почувствовав себя отчасти виноватым, – зачем было копаться в давних страстях? Много воды утекло с тех пор, а здесь, на северном побережье, его окружает…

Он резко встал и подошел к стене, заметив то ли смазанную, то ли потемневшую штукатурку. Нет, это не просто пятно, здесь что-то спрятали, и оно просвечивает.

Говард из любопытства потер это место пальцем, и тонкий слой штукатурки отвалился. Под ним был маленький выпуклый кусочек металла красного цвета. Немного посомневавшись, Говард все-таки решил, что пленникам можно – и даже нужно – ковырять стены своей камеры. Следуя традиции, он достал перочинный ножик и начал скоблить лезвием вокруг металла, который, как ни странно, оказался крылом игрушечной машинки. Под изгибом крыла обнаружились и другие предметы, точно собранные для крошечного алтаря.

Он аккуратно счищал штукатурку, словно археолог на раскопках, и наконец на свет явился резной японский божок – Дайкоку, бог удачи. Дальше обнаружились стальная собачка из «Монополии», шарик из глины и закупоренный флакончик из-под духов с засушенными цветами фиалки внутри.

Говард принялся вспоминать, что ему известно о Майкле Грэме, – выходило, что не так уж много. Вряд ли это он засунул в стену странные фигурки, а если так, значит, Говард сильно в нем ошибался. Легкомысленность была вовсе не в духе Грэма. Он работал от рассвета до заката, готовил простой ужин, читал Библию и ложился спать. Трудно представить, чтобы им овладела какая-то шалость и заставила его спрятать под штукатурку игрушки.

И если бы фигурки находились поглубже, никто не обнаружил бы их до тех пор, пока дом не развалился бы. Они здесь не ради украшения, а с какой-то другой целью.

Говард провел рукой по стене под тайником – вдруг есть еще? Нащупав выпуклое место, он принялся скоблить, поднимая небольшое облако пыли. Из штукатурки торчали красные подошвы туфель Шалтая-Болтая.

Элоизу Лейми чем-то привлекали лилии – быть может, крупными мясистыми цветками или же длинными, рвущимися из земли стеблями, которые наводят на мысли о возбуждающей сцене из романа Д. Г. Лоуренса, хотя вслух она никогда бы в этом не призналась. Лилии подвержены мутациям и легко меняют цвет. Если и пахнут, то сильно и отталкивающе, как будто полны разложения, выделений и смерти.

Перед домом был разбит огород. Если бы Элоиза занималась им исключительно ради удовольствия, выглядел бы он совсем иначе. Но она мало что в жизни делала ради удовольствия, за долгие годы привыкла вести осмысленную жизнь, в которой не было места простым развлечениям.

На крыше дома напротив сидел прибитый гвоздями фанерный Шалтай-Болтай размером с человека. К счастью, утро было безветренное, поэтому он оставался неподвижным. Днем его расшевелит прибрежный бриз, и Шалтай начнет бесконечно махать рукой вместе с другими ветровыми игрушками, расположившимися на газоне соседа. Движение ради движения, только и всего. Эти деревянные штуковины не служили никакой цели, только сводили Элоизу с ума. Жуткая легкомысленность. Впрочем, рано или поздно она с ними – и с соседом – разберется.

А пока она сосредоточила силы на своем участке, который являлся точной геометрической копией огорода, посаженного где-то ее единокровным братом Майклом Грэмом, прирожденным садоводом. Где именно он его посадил – одному Господу известно. Элоиза никогда не видела тот участок Майкла и не бывала в его доме на обрыве. Однако устройство участка она понимала. Чувствовала нутром, как страдающие от артрита чувствуют приближение дождя. А после недавней поездки в Сан-Франциско ощущение только усилилось.

Она посадила цветы в восемь рядов, сплошь гибридные клубни и луковицы. И это еще не все. На крыльце стояло шесть банок с краской, смешанной из натуральных веществ – ягод и корнеплодов, осенних листьев и опилок, а также крови. В ведре с чистой водой из океана плескались два моллюска. Элоиза выловила их полчаса назад во время прилива. Осторожно взяла одного и, держа за голову над чистой стеклянной миской, начала выдавливать, сначала аккуратно, затем все сильнее. Морской заяц долго не хотел делиться чернилами; наконец в миску хлынула вязкая ярко-фиолетовая жидкость. Когда она перестала капать, Элоиза бросила моллюска в чистую керамическую банку. Взяла второго, так же выжала из него чернила и отправила в банку к первому.