Ощущение знакомства охватило мое сознание.

Голос в моей голове. Оставайся жива, Татьяна. Для меня. Оставайся в живых, моя луна.

Оно звало меня, называло меня своей луной. Его глаза были напряженными, даже с такого расстояния. В его темном взгляде было что-то неприятное, почти болезненное. Он как будто чего-то от меня требовал, но я не знала чего.

Чувство, от которого я не мог избавиться, поглотило меня. Вот только я не мог точно определить это.

Моя луна. Русский. Голос говорил по-русски. Мог ли это быть Адриан? Вот только он не называл меня так с той ночи в беседке. Это всегда было мелочью, и я уже перерос это прозвище.

Напряженный незнакомец наблюдал за мной, его густые брови нависли над глазами, и что-то в нем продолжало тянуть меня в его дикую тьму. Его темные глаза напомнили мне суровость русских зим — беспощадных и леденящих душу холодов.

Я сглотнул, затем огляделся вокруг. Все ушли. Остались только я и незнакомец.

Покачав головой, я снова посмотрел на склеп.

— До свидания, Адриан, — тихо пробормотала я, а затем бросилась в сторону братьев. Взгляд незнакомца остался на мне, как шип в моей коже.

Как ни странно, это была почти приятная боль.

Возможно, я стал мазохистом и искал боли, чтобы мучить себя.

ПЯТЬ

КОНСТАНТИН

Т

В воздухе разлился запах роз. Для меня это олицетворяло запах смерти. Я ненавидел их большую часть своей жизни. Они напомнили мне мою мать. Мать, которая предала свою клятву и была казнена на моих глазах. Это была первая смерть, свидетелем которой я стал, но уж точно не последняя.

Последним моим представлением о ней был ее гроб, покрытый шипами и розами, когда ее опускали в землю.

Все началось в ту ночь, когда умерла моя мать. Та роковая ночь, изменившая ход нашей жизни. Даже Татьяны, которая еще даже не родилась.

Кто-то тряс меня за тело, но я слишком крепко спал.

"Проснуться." Тихий шепот. Голос моей матери. Аромат роз. Мама всегда пахла розами. Мой мозг ошеломился, я моргнула, прогоняя сон из глаз. Мне потребовалось некоторое время, чтобы оглядеться вокруг. Я был в своей спальне. Мои глаза встретились с зелеными глазами матери, ее растрепанные светлые волосы обрамляли ее лицо.

— Нам пора идти, детка, — сказала она приглушенным голосом.

У меня вертелось на языке сказать ей, что я не ребенок. Мне было шесть. Большой мальчик. По крайней мере, так все время говорил мой отец. Мой близнец Максим уже проснулся и плакал. В этом не было ничего нового; он всегда плакал.

— Все в порядке, Максим, — сонно пробормотала я, привыкшая его утешать. «Не плачь. Все будет хорошо."

Хотя я понятия не имел, что происходит. Мать осторожно вытащила меня из кровати и протянула мне туфли.

«Мама… куда мы идем?»

Ее взгляд цвета самого глубокого зеленого леса метался по сторонам, как будто она боялась, что кто-то появится в любой момент. «Где-нибудь в безопасности». Я озадаченно посмотрел на нее. Здесь мы были в безопасности. Отец был Паханом и защищал нас от всех. Я открыл рот, чтобы возразить, но она остановила меня. «Не спорь со мной, Ильяс Константин. Вы мои сыновья, и я не оставлю вас».

Я поспешно надела туфли и взяла Максима за руку, пока мама вывела нас на улицу. Мой младший брат, хотя и отстал всего на несколько минут, споткнулся позади меня, все еще плача, его шаги были неуклюжими.

— Все в порядке, Максим, — успокоил я его. "Мы вместе."

Прежде чем я успел сказать что-нибудь еще, мама осторожно толкнула нас на заднее сиденье «Рейндж Ровера», который папа подарил ей всего несколько дней назад.

— Пристегните ремни, — шепотом приказала мама, затем кинулась к водителю и села. Когда я помогла Максиму с его, шины заскрипели, когда она взлетела, и я поспешно пристегнула свой ремень безопасности.

Улицы Москвы были пусты, когда мы вышли из нашего городского дома. Было темно и очень холодно, а эта зима была особенно холодной. Большая часть города спала, насколько я мог видеть, ни машин, ни людей. Я взглянул на приборную панель и увидел красную надпись «3:30 утра», смотрящую на нас.

«Мама, почему мы уходим посреди ночи?» Я расспрашивал ее, глядя на ее светлую голову.

Рука матери дрожала, костяшки пальцев побелели, когда она сжимала руль. Она тоже была бледнее; выражение ее лица было испуганным. Она продолжала оглядываться по сторонам, как будто ожидала, что кто-то появится и причинит ей боль. Но папа не допустил, чтобы с ней что-нибудь случилось. Он слишком сильно любил ее.

Я слышал, как друзья папы говорили, что он так любил маму, что ослеп. Быть таким в нашем мире было опасно. Обет Омерты был превыше всего, и никто не выжил, нарушив его. Даже не член семьи. — Шипы ядовиты, — пробормотал заместитель Папы. Черная роза означает смерть.

Тогда я изо всех сил пытался понять, что это значит.

— Я не хочу идти, — захныкал Максим. «Я хочу свои игрушки».

Мама не обращала на него внимания. Мой брат много плакал и слишком быстро привязывался. По крайней мере, именно это я слышал от мамы и папы.

— Мы их достанем, — тихо сказала я, как раз в тот момент, когда мама резко повернулась, и я потянулась, чтобы поддержать Максима, прежде чем он ударился о дверь, держась за сиденье одной рукой. Я выглянул в окно и увидел, что мы покидаем город.

«Мама? Куда мы идем?"

Ее глаза метнулись к зеркалу заднего вида, и она улыбнулась. Та особенная улыбка, которая всегда смягчала даже самые жестокие сердца.

— Мы начнем новую жизнь, — грубо прошептала она. «Где-нибудь подальше от всего этого». Ответ не имел смысла. «Настоящая семья. У тебя появится брат. Мы будем счастливой семьей. Подальше от твоего отца.

Этот ответ имел еще меньше смысла. У мамы больше не было детей. Мы с Максимом были ее детьми. Она всегда это говорила. И отец сказал, что мы всегда будем вместе.

— Но папа не будет рад, — сказал я тихо. — Ему будет грустно без нас.

Ее глаза загорелись, глядя вдаль, но она не ответила. Как раз в тот момент, когда я подумал, что, возможно, она осознала свою ошибку, она свернула на темный, гравийный участок. Потом я это увидел. Там стояла еще одна машина, побитый фургон. Наша машина остановилась, и фургон замигал фарами. Один раз. Дважды. Три раза.

С губ матери сорвался тихий визг. «Отстегните ремни безопасности», — сказала она. «Наша новая жизнь ждет».

Она потянулась к большой сумке на пассажирском сиденье, которую я не заметил, выскочила из машины и открыла нам дверь.

«Поторопитесь», — торопила она нас.

Я помог Максиму пристегнуть ремень безопасности, а когда он выскочил из машины, последовал за ним, расстегнув свой. Выйдя на улицу, другая машина переключилась на дальний свет, и двери открылись.

Держа руку Максима, я прикрыла глаза другой. Дверь хлопнула. Слева от меня послышался тихий вздох. Это была моя мать.

Я едва успел все это осознать, как двое папиных людей схватили маму. Она не сопротивлялась, но ее лицо побледнело еще больше. Мы с Максимом оставались совершенно неподвижны, глядя на нашего папу, у которого было хмурое и холодное выражение лица. Самый холодный, который я когда-либо видел.

Он схватил мужчину за горло. Человек, которого я никогда раньше не видел. Он душил его до смерти.

«Стой», — кричала мама. Папа проигнорировал ее.

— Пожалуйста, Константин, — всхлипывая, взмолилась мама. Ленош, правая рука Папы, держал ее в плену, пока она боролась с ним. "Пожалуйста." Она продолжала бороться, глядя на мужчину, которого схватил мой папа. Позади него стоял маленький мальчик, дрожащий, как лист. Он должен был быть нашим братом? Он был совсем не похож на нас. Он не был Константином. «Пожалуйста, не причиняйте ему вреда. Это моя вина."