Может, оно и так. И меня зовут Джордж Агропулос. Но я-то понимаю в этой жизни чуть больше, чем она и чем этот новый ее дружок. Какое-то время я смотрел на нее, и она отвечала мне, пожалуй, чересчур внимательным взглядом. Я чуть ли не пожалел ее нового поклонника, с которым она только что рассталась, кто бы он ни был.

Она налила нам бренди из графина, стоявшего на столике рядом с диваном, и, прищурившись, бросила на меня томный взгляд поверх бокала, пригодный, по ее мнению, в любой ситуации. Я пригубил напиток, еще раз убедившись, что все в этом мире прах. Холодный, бесполезный прах, на который бессмысленно тратить силы. У Стива такого настроения никогда не бывало, оно составляло мою отличительную черту. Мне подумалось, испытывают ли и другие такое же чувство, хотя бы изредка; только едва ли. И я сказал:

— По крайней мере на этот раз — мужчина.

Она резко спросила:

— Что ты хочешь этим сказать?

— Ты знаешь, о чем я говорю.

— Опять начинаешь свое? Тычешь мне в нос Алисой? — Голос ее был ядовитым, как жало осы. У Полин настроение менялось как ветер в мае. — Ты все не можешь забыть Алису, да?

Я допил бренди, потянулся к графину и налил себе еще. Сказал нарочито медленно:

— Нет. А ты?

— Ах ты, Наполеон недоделанный, что ты, зараза, хочешь этим сказать?

Я с удовольствием допил бренди.

— А еще ты не можешь забыть Джоанну, да? — тихо спросил я. — И жену Берлета, и Джейн, и эту эмигрантку из Австрии. И один Бог знает, кого там еще. Ты их всех не можешь забыть, в том числе и ту, которая будет следующей, не так ли?

На мгновение она задохнулась, не могла выговорить ни слова, затем рванулась, как пантера в прыжке. Что-то — надо полагать, пепельница — просвистело мимо моего уха и врезалось в стену, обдав меня мелкими осколками стекла.

— Сукин ты сын! — взорвалась она. — Не тебе говорить об этом. Кому другому, но не тебе. Это ни в какие ворота не лезет.

Я машинально потянулся к графину, плеснул себе бренди. Пошарил по столику, пытаясь найти пробку. Но, видимо, я уже был на это неспособен.

— Да? — сказал я.

Она вскочила на ноги и стояла с перекошенным от злобы лицом по другую сторону маленького столика.

— А как насчет тебя со Стивом Хагеном?

Забыв о пробке, я уставился на нее.

— Что? Насчет меня? И Стива?

— Ты думаешь, я слепая? Хоть раз я видела вас вместе, когда бы вы не смотрели друг на друга маслеными глазками?

Я застыл и окаменел, но во мне росло что-то огромное и черное. Машинально повторил:

— Маслеными глазками? Стив и я?

— Как будто ты не спаривался с этим мужиком всю свою жизнь! Как будто я не знаю! Ну, продолжай, ублюдок, изобрази, что ты удивлен!

Я уже был не я. Я был великан футов сто ростом, который двигал руками и ногами и даже играл голосом. Он велел мне распрямить ноги, и я понял, что стою. Я почти лишился дара речи. Прошипел запинающимся шепотом:

— И ты говоришь это о Стиве? Лучшем человеке, какого я знаю? И обо мне?

— Ах ты, жалкая пародия на сказочную гориллу! Неужели ты так туп, что столько прожил, а этого не понял? — И тут она взвизгнула: — Нет! Не надо, Эрл!

Я ударил ее по голове графином, и она, качаясь, отступила к стене. Я услышал свой голос:

— Ты не смеешь так говорить. Обо мне и о Стиве.

— Не надо! О Господи, Эрл, не надо! Эрл! Эрл! Эрл!

Я ногой опрокинул разделявший нас столик и пошел к ней. Снова ударил ее, а она все продолжала кричать диким голосом, и я ударил ее еще два раза.

Тогда она упала на пол, скорчилась и застыла. Я сказал:

— Всему есть предел. Я не в силах больше это терпеть.

Она не отвечала. И не шевелилась.

Я долго-долго стоял над ней. Не слышно было ни звука, лишь отдаленный, приглушенный шум машин, проезжавших по улице внизу. Я поднял графин, который все еще сжимал в руке, и увидел, что нижний край его слегка запачкан кровью и на него налипли волоски.

— Полин!

Она лежала на спине и смотрела вдаль, взгляд ее был неподвижен. Притворялась, что потеряла сознание.

Страх проникал все глубже и глубже в мою душу, пока я созерцал красивую, яркую женскую голову, из которой медленно сочилась кровь. На лице застыло какое-то неземное выражение.

— О Господи, Полин. Вставай.

Я уронил графин и сунул руку ей под блузку, туда, где сердце. Ничего. Ее лицо застыло. Ни дыхания, ни пульса, ничего. Только тепло ее тела и легкий запах духов. Я медленно распрямился. Она умерла.

Значит, вся моя жизнь привела меня к этому кошмару.

У меня потемнело в глазах, к горлу волнами подступила тошнота. Вот это мертвое тело в мгновение ока подвело итог всему. Всему, что было между нами. Всему, что я совершил. Несчастный случай.

Да, это был несчастный случай. То ведомо Богу. Несчастный случай в результате помрачения рассудка.

Я увидел на моих руках и на моей рубашке капли крови. Пятна были и на брюках, и на ботинках, и, обведя взглядом комнату, я увидел пятна даже на стене над диваном, на котором я сидел.

Пройдя в ванную, я вымыл руки, почистил губкой рубашку. Я вдруг понял, что мне надо остерегаться. Остерегаться всего. Краны закрывал, обернув их носовым платком. Хорошо, если ее дружок был здесь и оставил отпечатки своих пальцев. Или кто-то другой. Хоть бы один. А ведь их было много.

Вернувшись в комнату, где Полин лежала на ковре без движения, я вспомнил о графине и о пробке от него. Тщательно протер то и другое, а также свой бокал. Затем подошел к телефону и тут же вспомнил о коммутаторной на первом этаже, но звонить не стал.

Вышел из квартиры, опять-таки пользуясь носовым платком вместо перчаток. Дверь открывала сама Полин. На ручке, на ключе остались отпечатки только ее пальцев.

Выйдя из квартиры 5-а, я прислушался. Ни в холле, ни за закрытыми дверьми не слышалось ни звука. Тут меня вновь охватили страх и тоска: в этой квартире не возродится жизнь. Во всяком случае, для меня.

А когда-то здесь кипела жизнь, да еще какая. И она свелась к нескольким мгновениям, которые теперь таили в себе смертельную угрозу для меня.

Я тихо прошел по ковровой дорожке к лестнице и начал спускаться вниз. С площадки второго этажа увидел облысевшую седую голову дежурного в коммутаторной. Он не шевелился и, если будет вести себя как всегда, долго еще будет сидеть неподвижно.

Осторожно ступая, я спустился в вестибюль и по ковру прошел к двери. Прежде чем открыть ее, оглянулся. Не было никого, кто мог бы наблюдать за мной.

Выйдя на улицу, я прошел несколько кварталов и на стоянке взял такси. Назвал шоферу адрес в двух кварталах от того места, куда я, не раздумывая, решил направиться. Примерно на милю ближе к центру города.

Когда я вышел из такси и подошел к нужному мне дому, там царила такая же тишина, как и в доме, где жила Полин.

Автоматического лифта здесь не было, а я не хотел, чтобы лифтер меня увидел в таком состоянии, в каком я находился. Поэтому я поднялся на третий этаж по лестнице. У дверей квартиры позвонил, почему-то исполнившись уверенности, что мне не откроют.

Но мне открыли.

Когда дверь отворилась, я увидел перед собой доброе, умное, изящное и слегка жесткое лицо Стива. Он был в пижаме и шлепанцах. Увидев меня, распахнул дверь пошире, и я вошел.

— Ну и вид у вас, — сказал он. — Что случилось?

Я прошел за ним в гостиную и сел в глубокое кресло.

— Я не имел права приходить сюда. Но больше пойти было некуда.

Он спокойно спросил:

— Да что случилось?

— Господи! Сам не знаю. Дайте чего-нибудь выпить.

Стив налил мне виски с содовой. Когда он сказал, что позвонит служанке и велит принести льда, я остановил его.

— Не надо, чтобы кто-то меня видел, — сказал я. — Я только что убил человека.

— Как? — Он помедлил. — Кого же?

— Полин.

Стив в упор посмотрел на меня, налил себе виски с содовой, залпом выпил, не спуская с меня глаз.

— Вы в этом уверены?

Я с трудом подавил дикий хохот, готовый вырваться из моей груди. И лишь коротко ответил: