— Эй! Это Джейкоб! — замечает Себастьян.

— Всем наплевать, дурачок, — хмыкает Мелани.

Мое сердцебиение ускоряется, и снова бабочки заполняют мой живот. Он выглядит таким сильным и уверенным. Это незначительная деталь, которую можно было бы даже не заметить, не будь он так популярен сейчас, но его улыбка… от его улыбки становится трудно дышать.

— Мне не все равно, — говорит Себастьян. — Мама выглядит так, будто ей не все равно. Ты единственная, кому все равно, Мел.

Глаза Мелани сужаются.

— Будь. Тише.

Он закатывает глаза и стонет.

Ему удается продержаться так около четырех минут, пока женщина снова обсуждает, не слишком ли рано.

— Серьезно, мам, этой девчонке нужна терапия.

Мел ставит фильм на паузу и действительно рычит на него.

— Попробуй потерять мужа, когда ты молода, и посмотрим, что будет. Она напугана. Ей одиноко. Она боится, что еще слишком рано любить другого парня. Боже, Себастьян, ты такой глупый мальчик. Ей просто нужно время, чтобы понять, что можно двигаться дальше! Ее сердце и голова находятся в состоянии войны, потому что… она любила своего мужа и не знает, правильно ли поступает, любя другого парня. Она вдова, и никто из нас не может знать, как это тяжело.

Все вокруг словно замедляется, пока ее слова доходят до меня.

Широко раскрытые глаза Себастьяна смотрят на меня.

— Мел…

Ее внимание переключается на меня, и она смотрит на меня с таким же широко раскрытыми глазами, как и мой сын.

— О, Боже. Мама, мне так жаль.

Я качаю головой, отгоняя собственные мысли.

— Нет, все в порядке.

— Я не подумала…

— Мелани, все в порядке. Я вдова. Я потеряла вашего отца, независимо от того, считаете ли вы меня молодой или не… очень молодой. Я не пытаюсь встречаться, но ты права, ей нужно время.

Ужасное выражение ее лица не меняется, поэтому я встаю и двигаюсь к ней.

— Все в порядке.

— Иногда я забываю, что он мертв, — признается она. — Мне кажется, что это всего лишь переезд и он скоро вернется домой.

По ее щекам текут слезы, и я притягиваю ее к себе.

— Я понимаю.

— Прости меня, мама. Я не хотела причинить тебе боль.

Отстранившись, я беру ее лицо в свои ладони.

— Ты не обидела меня. Ты не была злой или злобной. Иногда мне кажется, что он может войти в эту дверь в любой момент…

Она кивает, и я вытираю слезу.

— Не плачь. Мы все будем постоянно забывать и в конце концов наговорим лишнего. Это часть процесса. Мы учимся новой жизни, как и женщина в фильме. Она борется, потому что, наверное, переживает, как отпустить прошлое и что это значит… — мои руки опускаются, и она всхлипывает, как и я.

Это слишком. Разговор с Сибил и Реджи на днях, а теперь еще и это. Люк всегда говорил, что все происходит не просто так. Что Вселенная часто говорит нам что-то, что мы должны услышать. Что ж, я тебя прекрасно слышу, Люк. Может, это не совсем он, но мне хочется так думать.

— Думаю, папа хотел бы, чтобы ты была счастлива, — мягко говорит Себастьян.

— Да?

Он кивает.

— Он бы не хотел, чтобы ты была одна.

Нет, он действительно не хотел бы. Так же, как я хотела бы, чтобы он снова обрел любовь, если бы умерла я.

— Я не одинока, у меня есть вы, ребята.

— Но, если ты хочешь жить дальше, мама, — голос Мелани мягкий и тревожный, — все будет хорошо.

Я беру их обоих за руки и прижимаю к себе.

— Может быть, когда-нибудь.

И я надеюсь, что когда-нибудь я почувствую себя готовой, но сегодня не тот день.

Глава четвертая

Бренна

— Берете ли вы эту женщину в законные жены? — спрашивает священник, когда слезы текут по моему лицу. У меня есть пинта мороженого, которую я доедаю, пока смотрю финал сезона дерьмового реалити-шоу.

— Да.

Я засовываю в рот еще одну ложку и фыркаю.

— Хорошо. Кого волнует, что ты готовишь себя к разочарованию на всю жизнь, чтобы в конце концов остаться одной? Ты выходишь замуж за человека, который только вчера целовался с двумя другими девушками.

— Мам? — спрашивает Мелани со стороны дивана.

— Да?

— Ты плачешь?

— Нет, у меня просто глаза слезятся.

Она покачивается на пятках.

— Тогда ладно. Я вижу, ты хорошо справляешься с ситуацией.

Я игнорирую ее и позволяю мороженому сгладить мои эмоции.

— Я хотела спросить тебя, можем ли мы завести лошадь.

Я поворачиваю к ней голову, гадая, что это за ребенок.

— Что?

— Лошадь. Я имею в виду, у всех детей здесь они есть.

— Верно, но это не значит, что мы должны. Мне напомнить тебе о кошке? Или о собаке, которую мы завели после того, как решили, что не можем быть кошатниками? Или о песчанке? Мы даже не можем говорить о шести хомячках, упокой Господь их души.

Мы пытаемся, но мы… явно не созданы для того, чтобы заводить домашних животных.

— Кошка не виновата, — пытается оправдаться Мелани.

— Она убежала и отказалась покидать соседский дом. Она вышла из дома, побежала туда, а потом попыталась вцепиться мне в лицо, когда я заставила ее выйти, но потом снова вернулась.

Мелани вздыхает.

— Это потому, что ты назвала ее Дерьмоголовой.

— Она была Дерьмоголовой! Она обгадилась, а потом засунула туда свою голову. Я подумала, что это подходящее, а не унизительное имя.

Она драматично хмыкает.

— И откуда мне было знать, что ты не используешь отбеливатель для чистки клеток хомяков? Я не знала, что испарения могут их убить.

В тот день мне действительно следовало быть более внимательной, но, естественно, сломалась машина, я сожгла ужин, а Люк позвонил Бог знает откуда и сообщил, что умерший в его отделении — не он. После этого… Со мной было покончено, и с хомяками тоже. Грега, Бобби, Питера, Маршу, Джен и Синди похоронили вместе под песню из «The Brady Bunch», когда я опускала коробку в землю.

— Мам, нам нужно о ком-то заботиться.

— Начни с меня.

Я немного шучу. По большей части я в порядке. Сегодня просто… тяжело. Может быть, потому что вчера я несколько часов провела с двумя учениками, которые испытывают трудности дома, а может быть, потому что мне кажется, что мир рушится, а мне некому помочь взвалить на себя это бремя. Какова бы ни была причина, сегодня утром я проснулась, повернула голову к пустой подушке и заплакала. Мне хотелось, чтобы все это оказалось дурным сном, но это не так. Поэтому я выпустила все наружу и вспомнила, что у меня двое замечательных детей, отличная работа, дом и все хорошо. Я буду вежливо игнорировать тот факт, что ем мороженое на ужин.

— Окажете ли вы мне честь, если всегда будете принимать мои розы? — вопрос из телевизора звучит громче, чем раньше.

Я поднимаю взгляд и вижу, как он протягивает ей розы.

— Всегда, — ее слезы падают, как и мое сердце.

Я тяжело вздыхаю и заставляю свои эмоции вернуться в сердце. Я не могу плакать. Я уже достаточно наплакалась за последнее время, и я даже не уверена, из-за чего, черт возьми, я плачу. Прошло несколько месяцев, и я была в порядке.

Дождавшись, когда я смогу говорить без слез, я поднимаю глаза на Мела.

— Никаких лошадей.

Она подходит сбоку и садится.

— Почему ты плачешь?

Я пожимаю плечами.

— Это жизнь.

Я никогда не скрывала от своих детей реальную жизнь и чувства. Для них нормально знать, что я грущу, радуюсь, злюсь, временами схожу с ума и могу смеяться. Я хочу, чтобы они видели, что испытывать эмоции — это нормально, если только они правильно их воспринимают. Поэтому, когда Люк умер, они видели мои слезы, видели, как я каждый день встаю и делаю то, что должна, и мы поддерживали друг друга в нашем горе, поэтому я думаю, что у нас все хорошо. В большинстве дней.

— Ты скучаешь по папе?

— Всегда, — я повторяю слова, которые только что сказала девушка из телевизора.

— Я тоже, — Мелани кладет голову мне на плечо.

Я наклоняюсь, прижимаюсь губами к ее макушке и протягиваю ей мороженое. Она набирает ложку, и тут вбегает Себастьян, останавливается и выхватывает контейнер у Мелани.