Я хватаю свои кроссовки, прежде чем подойти и поцеловать ее в лоб.

— Ты права. Мы будем осторожнее.

Когда она поднимает взгляд, ее глаза становятся мягкими и такими красивыми.

— Спасибо. А теперь иди.

Я смеюсь и борюсь с желанием повалить ее обратно на кровать и действительно дать ей повод поблагодарить меня.

— Увидимся завтра.

— До завтра.

Затем я отступаю назад, чувствуя ее потерю и желая больше всего на свете остаться, но я ухожу.

***

Себастьян тянет леску, наматывая ее на катушку так быстро, как только может. Этот парень поймал уже четыре рыбы, а у меня не было ни одной поклевки. Я начинаю думать, что он меня сглазил.

— Медленнее, — подбадриваю я его, пока он борется с рыбой.

Он сбавляет обороты, позволяя рыбе думать, что она свободна, а затем подтягивает ее, быстро двигая руками. Леска поднимается, показывая огромного окуня на конце.

— Смотри, Джейкоб!

Я хлопаю его по спине и помогаю вытащить на берег.

— Это великолепная рыба.

— Это точно. Мама будет плакать, когда увидит ее.

— Плакать?

Он ухмыляется.

— Или блевать.

Я смеюсь, потому что ни то, ни другое не исключено.

— Ты готов к возвращению?

Он кивает, и мы собираемся.

Пока мы идем, он кажется очень погруженным в свои мысли.

— Сегодняшняя репетиция была отстойной, — говорит Себастьян, собирая свое снаряжение.

— Да, так и было.

Репетиции были жестокими. Дети снова и снова запинались на одной и той же песне, и, думаю, к шестнадцатому прогону мы все были готовы закричать. Никто не хотел репетировать ее еще раз, но мы репетировали, и все равно ничего не получалось.

— Почему эта песня такая трудная?

Потому что вы все — кучка детей с придурком-режиссером.

— Это сложный номер со множеством персонажей. Мы справимся. Вы, ребята, много работаете, — так и есть. Они отстой, но они стараются.

— Да, но спектакль через три недели.

Если об этой пьесе и моем участии в ней когда-нибудь узнают, я стану посмешищем. Очень мало шансов, что к премьере мы сможем настолько преобразить этих детей, но даже если это будет худшая пьеса в мире, я получаю удовольствие, участвуя в ней. Я вижу Бренну почти каждый день. С Себастьяном очень весело работать, и мне приятно видеть, что люди так радуются.

— У нас все будет хорошо.

— Я очень на это надеюсь.

Он звучит как маленький старичок.

— Знаешь, даже в самых плохих спектаклях есть что-то хорошее.

Себастьян смотрит на меня с улыбкой.

— Думаю, то же самое можно сказать и о плохих вещах.

— Например?

— Например, смерть моего отца.

У меня сводит желудок, и я прочищаю горло.

— Что хорошего в этом?

Я не могу представить, что кто-то из нас смог бы найти что-то положительное в потере матери. Мы застряли с жестоким отцом и ненавидели, что никто никогда не помогал нам. Не то чтобы мы открыто говорили о том аде, в котором жили. Деклан и Шон всегда следили за тем, чтобы мы знали правила. Если бы мы заговорили, нас могли бы разлучить, и это была реальность, с которой никто из нас не хотел мириться.

— Я встретил тебя.

Я перестаю идти, чувствуя себя не в своей тарелке и не зная, что сказать.

— Я тоже рад, что встретил тебя.

— Это единственное хорошее, что было во всем этом. Мама говорит, что нужно искать хорошее, и это действительно все, что у меня есть.

— Может быть, но…

Себастьян продолжает.

— Моя мама не встретила бы тебя и не улыбалась бы так часто.

Черт. Это не та земля, на которой мне хотелось бы оказаться.

— Себастьян…

Его улыбка грустная.

— Мне нравится, что она снова счастлива. Она больше не плачет в ванной и не ходит, словно не знает, куда себя деть. Я думаю, ты ей действительно нравишься.

— Она мне тоже нравится.

— Тогда ты должен снова пригласить ее на свидание.

От простоты его причинно-следственных связей у меня щемит в груди, и он никак не может понять, почему я не могу остаться и всегда делать Бренну счастливой.

— Ты ведь знаешь, что мне скоро придется уехать из Шугарлоуф?

— Знаю. Это будет отстойно, и я бы хотел, чтобы ты остался.

Я опускаюсь так, что мы оказываемся лицом к лицу. Произнесение этой фразы вслух может стать ошибкой всей жизни, но это и самая большая правда, которую я когда-либо озвучу.

— Если бы и была причина, по которой я хотел бы остаться, это было бы ради твоей мамы, тебя и Мелани.

— Джейкоб?

— Да?

— Тогда почему ты не можешь?

Я вздыхаю.

— Потому что моя работа и моя жизнь находятся в Калифорнии. Я буду часто уезжать, и это будет несправедливо по отношению к каждому из вас.

— Я понимаю.

Я рад, что он понимает, потому что это самая большая чушь.

— Я бы хотел, чтобы все было по-другому.

— Я тоже. Ты был бы отличным отчимом.

Мое горло сжалось от эмоций.

— Давай отвезем тебя домой, чувак.

Мы снова начинаем идти, а у меня голова идет кругом. Я хочу сказать больше, опровергнуть ложь, которую наговорил, и сказать ему, что это потому, что я чертовски боюсь полюбить, а она бросит меня, потому что увидит, что жизнь, которую я могу дать, не является стабильной. Я хочу побежать к Бренне домой, заключить ее в объятия и рассказать ей о настоящих причинах и о том, что я буду бороться с ними, если она позволит мне. Бренна уже имела дело с мужчиной, который постоянно исчезал, и я боюсь, что она больше никогда этого не захочет. У нее было достаточно разочарований. Сколько дней рождений пропустил Люк? Годовщин, которые не были отпразднованы? Сколько раз ей приходилось переживать ночи, когда она хотела, чтобы он обнял ее, но его карьера была на первом месте? Со мной жизнь была бы такой же. Если мне нужно быть на съемочной площадке, я обязан это делать по контракту. Но потом я думаю о Бренне. Я представляю, как просыпаюсь рядом с ней, как мы вместе ужинаем, как смотрим кино по средам и вместе ходим на ярмарку. Я вижу, как раз в неделю встречаюсь с ней за обедом в закусочной, и мы украдкой уходим к ручью, где занимаемся любовью под звездами. И тогда, словно моя мать, или Бог, или кто-то еще подсказывает мне, и я понимаю, какой изгиб мне нужно сделать.

Глава двадцать седьмая

Бренна

— А как же слухи, которые ходят по городу о тебе и Джейкобе? — спрашивает Сильвия.

Прошла неделя с тех пор, как она в последний раз заходила к нам без предварительного звонка, и я подумала, что, может быть, мы уже сдвинулись с мертвой точки. Очевидно, это было не так. Даже если визиты стали реже, навязчивость не уменьшилась.

— В этом нет ничего особенного.

— Магнолия сказала, что вы снова обедали вместе.

— Сильвия, мы обедаем вместе раз в неделю, чтобы обсудить пьесу…

В итоге мы держимся за руки под столом или он занимается другими вещами — непристойными вещами.

Она возвращается к сушке посуды на стойке.

— Я просто хочу сказать, что Люк был бы очень разочарован, если бы ты нашла кого-то вроде него на его место.

Гнев кипит в моей крови, потому что она не имеет права диктовать что-либо в моей жизни, а тем более пытаться заставить меня испытывать стыд за то, с кем я решила встречаться в будущем.

Два месяца назад я бы смирился с этим, но не сейчас. Не только потому, что она не имеет права, но и потому, что если я и хочу видеть кого-то в своей жизни, так это Джейкоба. Я не позволю ей унижать его.

— Во-первых, никто и никогда не заменит Люка. Так не бывает. Люк всегда будет отцом Мелани и Себастьяна. Он всегда будет мужчиной, которого я любила и с которым создала семью. Какого бы мужчину я ни выбрала, чтобы любить дальше, он не будет заменой мужу, которого я потеряла. Во-вторых, Джейкоб — хороший человек. Он замечательно относится к детям и ко мне. Сколько голливудских звезд вызвались бы стать режиссерами спектакля для толпы детей? Никто, так что я не уверена, из-за чего, по-вашему, Люк мог бы разочароваться.

Ее рука подлетает к груди, и она хрипит.