– Эй, продайте нам цветов, да побольше!.. Дева любила цветы…
Невидимая граница запрета, веками ограждавшая Холм Прокажённых, рассеялась вмиг, словно её никогда не было. Вскоре каменистый холм был запружен народом, лоточники волокли сюда свежие булки, жареную рыбу, сласти, сюда спешили босые водоносы с полными бурдюками, даже круглоголовый почитатель Матери-Луны толкал тележку с винным бочонком.
Только вблизи гроба не было толчеи – круг движущегося воздуха стал рубежом, за который никто не решался шагнуть. У края ветра становились на колени, падали ниц, целовали прокалённую землю, рассыпали цветы – и пятились, с трудом проталкиваясь сквозь толпу, насытив любопытство, полные благоговения и страха, ибо поистине страшен был гигант, чей лик и руки скрывало пятнисто-серое одеяние.
И все, кому посчастливилось лицезреть Воителя, видели у его ног сидящую девушку с пепельными волосами – худую, загорелую будто подёнщица, в самом простом плаще поверх туники и ременных сандалиях. Тонкое лицо её было вдохновенным и усталым, охряные глаза смотрели ласково.
– Уванга. Она целительница. Ветер наделил её благим даром Радуги – побеждать хвори.
– Через муки прошла, вся истерзана, а вот – живая доброта, как сама Дева!
– Святая, видно же!
Курчавый ученик скульптора влез товарищу на плечи, чтобы разглядеть, запомнить – и быстрым мелком набрасывал: богатырские плечи, широкая спина, наклон могучей шеи… а вот Уванга, стан хрупок и гибок, как стебель цветка, улыбка… неуловима, как её ухватить!
Люди приходили, часами молились, плакали, устилали землю цветами, сменяли друг друга, в утомлении засыпали вблизи гроба на циновках и ковриках, а Ветер не изменял позы, не замечал людского сонмища вокруг.
Такая выносливость людям чужда. Когда звёзды усеяли купол небес, Уванга отошла вдаль от гроба – ей тотчас поднесли хлеб и сыр, а винник-лозовик (бесплатно!) нацедил кружку вина.
– Мой дом принадлежит тебе, – звеня ожерельями, склонился городской богач. – Благая дева, осчастливь, не побрезгуй моим гостеприимством. Паланкин ждёт. Я велю устелить твоё ложе шелками…
– Лучше прими на постой воинов, – улыбнулась девушка.
Какой-то малый преклонил колено перед ней, тряхнул кудрями:
– Дом у меня беден, но ужин найдётся. Я с просьбой – дозволь изваять тебя.
– Не сегодня. Мне нужна только постель.
Под покровом ночи привести девушку в свою лачугу – это ли не счастье?
– Эй, ты с кем там?.. – отслонив тряпицу от оконца, выглянула оплывшая рожа с бородой.
– Заткнись, пропойца! – и ком земли в него, а пёс, с ленцой гавкнув на соседа, завилял перед гостьей лохматым хвостом, припал к земле.
– Какой смешной!..
– Мне б вашу молодость… – хрюкнула рожа, убираясь. – Секта город захватила, вот-вот глотки резать начнут, а им всё бы куры строить…
Откуда ученику скульптора взять богачество? Хижина, умелые руки, голова да зоркие глаза – всё его достояние. Ещё топчан, дощатый стол, горшки-плошки, кувшин дрянного винца, лук да чеснок, сенной тюфяк и рыжий пёс. Есть чан доброй глины, деревянные вёдра с водой и помост, где из бесформенной, жирной земной плоти лепится красота.
– Я лягу на полу, – объявил курчавый, запалив ночник-жирник. – Гони пса пинком, он всё время в кровать лезет. Сейчас занавесь повешу…
Пока он ладил матерчатую разгородку, Уванга осматривала жильё. Больше похоже на хибару горшечника, но – в углу за пологом столбик мрамора с намётками начатой обработки, киянка, долото, закольник… На полках – искусно сделанные глиняные фигурки и головы.
«Умелец!..»
Рыхлая дырчатая ткань разделила их, Уванга распустила ленту на волосах, застелила тюфяк плащом, устало потянулась – ах, долгий день!.. Сколько тревог – будет ли штурм? сдастся ли город? Зато обет, данный Воителю, исполнен – она привела его к гробу. И он слово сдержал, крови не пролил. Правда, Эгимар зарока не давал, а он человек жестокий.
«Только не со мной… Когда я близко, он смотрит… как этот пёс. И так же хочется потрепать его по холке».
Кому молится молодой скульптор, она не спросила. Придёт время, и он выберет истину. Сама, опустившись у кровати, зашептала молитву Радуге – свою, собственную:
– Ну, вот мы и встретились, милая Дева. Я коснулась твоего земного приюта. Жаль, что мои слёзы – не тот дождь, который пробудит тебя ото сна. Как бы я хотела, чтобы ты взошла из земли, словно весенний росток, взошла и расцвела такой, какой я тебя помню – сердечной и кроткой, мягкой как хлеб, душистой как ирис. Моли Бога молний о нас, помни нас на громовом небе и даруй нам путь по радуге…
Осенившись трижды – во имя Отца Небесного, Грома и Молота, – она распустила завязки туники…
…и замерла.
Малый за занавесью не дышал, ни звука с его стороны слышно не было.
Торопливо погасила жирник и скользнула под плащ.
«Видит Гром, сейчас Эгимар рассылает патрули по городу – искать меня! – лукаво улыбнулась она, кутаясь с закрытыми глазами. – А я здесь. Я ничего не боюсь. Мой страх умер со старым именем…»
Сопя, подсунулся мокрым носом пёс, лизнул угодливо – ох, ты, паршивец!.. Под одеяло захотел? Она нашла ладонью его шерстистую голову, погладила, нашла чутьём руки бьющийся в черепе огонёк бодрствования и мягко загасила его, шепнув:
– Спать! Усни…
Пёс обмяк и повалился у кровати.
Утром за стеной запел петух-горлодёр. Ну, словно дома в деревне!.. Наскоро одевшись и опрятно прибрав волосы, Уванга выглянула за занавесь.
За ночь жирник досуха выгорел. Курчавый, с покрасневшими глазами и горящим испитым лицом, орудовал руками, по локти перемазанными в глине – на помосте перед ним высилась невысокая, локтя два, статуэтка нагой девы, вскинувшей руки то ли для благословения, то ли чтобы пригладить волосы.
«Это же я, ко сну ложусь. Так он подсматривал!..»
На неровном, со следами пальцев постаменте, были выдавлены слова: «БОЖЕСТВО РАДУГА».
– Она была не такая…
– А? – Скульптор будто очнулся, заморгал.
– Грудь полнее. Бёдра шире. Женственнее меня. Спасибо за ночлег и пищу, да хранит тебя Гром. Я должна идти.
– Но… как… – хлопотливо вскочил он, вытирая ладони о заношенную тунику, но Уванга уже выскочила за дверь.
В думах о предстоящей встрече с сердитым Эгимаром («Где ты пропадала? Я был очень встревожен!») и будущих беседах с жителями города (здесь необходимо учредить церковь!) она, втайне счастливая тем, что её сохранили в рукотворном образе, даже помыслить не могла о тысячелетней бездне, которая отделяет нынешний день от времён, когда эта статуэтка превратится в статую и будет стоять в любовном приделе каждого храма. И ей будут молиться о ниспослании Духа Любви. Ну, разве что одежд на теле немного прибавится.
– Тебя ждёт Ветер, – прибавил легат, выговорив ей за исчезновение. – Он ушёл к лесистым холмам на север. Я дам тебя смирного коня… или паланкин?
– Не святая, пешком дойду. – Она коснулась его небритой, в чёрных иголочках, щеки. – Что это, зуб болит?.. Ну-ка, стой прямо. Не верти головой! не дёргайся!.. Ты поэтому такой злой сегодня?
– Ладно. – Эгимар вздохнул, позволив ей целить без помех. – Только лоб не трогай.
– Дурные помыслы лелеешь? – Её голос звучал чуть насмешливо, но тепло. – Боишься, развею?..
– Эти – не развеешь, – взглянул он по-мужски прямо.
Стоящие поодаль воины с завистью посматривали, как дева-избранница гладит по щеке сурового легата, а тот хмурится, сохраняя лицо.
– Я замуж не собираюсь. Буду искать девиц по себе, создам обитель.
– Тогда и я не женюсь. Соберу когорту таких же – без девичьих шашней воевать способней.
– Гром в помощь! – хлопнув его напоследок ладошкой, Уванга плеснула плащом и лёгкими стопами пошла в северную сторону.
Много позже их мимолётная беседа станет пафосным летописным сказанием «Об основании Ордена меченосцев и Ордена любви».
Пока же она гадала, повезёт ли ей подкрасться к Ветру незамеченной, чтобы увидеть, как он касается трав и листвы своей огромной дланью. Уванге казалось, что Воитель на громовом небе стосковался по живой зелени – или жаждет повторить чудо Радуги с воскрешением увядших растений, но не может. Его власть иная.
