«Чуть больше недели и… что? Проклятие Грома из Кивиты? Чушь. Правда, патриарх мне смутно намекал о неких тайных силах церкви… обычно это ловкий отравитель или убийца из ордена Серпа, а тайны – для доверчивых и мистиков… Или – кто-то склоняет меня к побегу. Интрига батюшки? Вполне возможно. Ешь меня дьяволы, если поддамся…»

Ему везло с закладом – граф обратил ручейную прелестницу, языческие боги с рёвом отступились от неё, и на заднике сцены расцвела спасительная радуга. Даже архиепископ аплодировал. Пушку с выигрышем бегом послали за цветами, а принц в охотничьем азарте поспешил за кулисы – следом барон со Шпагой несли вазу и фантастической величины букет.

Утомлённая, ещё в гриме, красавица Джани приняла его радушно, но держалась с осторожностью:

– Вы так добры, эрцгере… Я счастлива вашим признанием моего скромного дарования. Право, я не заслужила столь щедрых подарков.

А какая надпись! «Синий принц – Яркой птице». Джани волновалась – это… откровенное предложение. Что дальше? что будет?..

Церес продолжал самым чарующим голосом:

– Ваш талант заслуживает большего. Хотите войти в историю, ан Джани? Первая девица на борту первого в Мире рекордного корабля… Успех «Ручейной девы» должен быть отмечен и прославлен по достоинству. Мотокарета ждёт у подъезда. В Курме состоится пир в вашу честь. Отказа я не приму.

И она снизошла. Под шум оваций и хвалебный хор села в карету, а принц поддерживал её нежную руку.

Он велел водителю притормозить лишь около двоих – они, как поклялись, стояли на коленях в ожидании, тиская в руках картузы.

– Барон, поручаю их вам, как статс-секретарю. Я принимаю этих парней в штат прислуги.

Адъютант было приоткрыл рот, но встретил властный взгляд принца – и смолчал.

Штандарт с Птицей-Грозой бился на мачте «Подарка», ветром развевало юбки Джани, её рука соприкасалась с уверенной рукой принца, корабль нёсся к вечернему острову, и будущее сулило нечто упоительное.

О, судьба актрисы!

Перед сном вредно слушать страшные истории – даже о смерти Девы-Радуги, – а тем более ругаться или смотреть, как другие ругаются. Если отойти ко сну с дрожью в душе, злые тени – слуги тёмного царя, – ворвутся в сновидения, смутят душу, нашепчут грех или напустят кошмар.

Плохо к вечеру маяться от разлуки и переживать о том, как люди перессорились.

Хотя Лара истово молилась на сон грядущий, её сердце томилось, дрёма всё не приходила, и волнение долго мешало девчонке сомкнуть глаза.

А сон явился тягостный, пугающий.

Или его навеял чужеземный Бахла? всё-таки Эри с Лис читали в комнате заклинания вейского бога, а для детей Грома инобожие запретно…

Ларе снилось, что она стоит на голом высоком холме. Небо низко заложено тёмными, сплошными тучами, вся земля в сумраке. Вдали глухо грохочет, громыхает что-то, и в такт раскатистым ударам горизонт кроваво вспыхивает алым. Она поняла – «Там война». Захотелось скрыться, убежать, но сойти с места сил не было.

Сквозь эфир Лара видела вдали ржавый огонь пожаров. Горели города. Пылая, рушились в реки мосты, багровыми взрывами в клубах дыма взлетали на воздух заводы, а беженцы текли по дорогам многотысячными толпами, как чёрные реки. Среди дыма и пламени ползли тусклые грязно-бронзовые колпаки боевых черепах, блистая вспышками жёлтых лучей, а навстречу им катились самоходки, с рёвом взлетали ракеты, били пушки, вздымая облака пыли и гари.

Всё ближе была жуткая картина. Как это отличалось от победной панорамы «Одоление дьяволов»!..

Мёртвые лежали тут и там, от их вида пробирал озноб, и подступала тошнота. Стелился ядовитый фосфорный туман, смрадно курились воронки от бомб.

На краю громадной ямы солдаты в противогазах и кирасах поднимали красный стяг царя Яннара. Вскидывают ружья, салютуют саблями – и общий вопль, утробный, яростный: «Ура-а-а!»

Красноармейцы шли редкими цепочками, охраняя с двух сторон вялую, понурую колонну, в основном из патлатых девиц – жалких, грязных, то нагих, то прикрытых рванью из бурой студенистой плёнки, похожей на лохмотья скользкого желе.

Кто-то поднял ружье и выстрелил прямо в гущу пленниц. Одна рухнула, через неё переступали, а она ещё шевелилась. Солдат подступил – колонна отпрянула, как овцы от овчарки, – занёс штык и приколол лежащую к земле. Голова её мотнулась на шее, замерла с широко открытыми глазами. Ноги идущих топтали разметавшиеся волосы – длинные, светлые.

Луч зрения пронзал время и расстояние, показывая Ларе омерзительные сцены, нестерпимые как смерть, и даже хуже. «В могиле не больно», мама Рута говорила. А жизнь там, на острие луча, тянулась в муках и криках, под гогот солдатни, и видеть это было нельзя, но глаза видели сквозь веки, сквозь ладони.

«Прекратите!» – но голос лишился звука.

Вдруг она ощутила, что кто-то смотрит вместе с ней – лучи, её и его, пролегали рядом, словно натянутые провода, и вздрагивали в такт. Лара оглянулась.

Как в мареве, едва проступало лицо гиганта – железно-серое, в рябинах и выщерблинах, в пепельно-золотой сетчатой маске. Медно-жёлтые глаза, не мигая, следили за ужасным зрелищем – твёрдо, холодно, без сострадания.

Она задохнулась от страха – да! таким его изображают в храмах – но побеждённым, со склонённой, полускрытой капюшоном головой, со злобной и мучительной гримасой на скованном сетью лике.

Попыталась собрать во рту слюну, чтоб плюнуть, по обычаю – рот пересох.

«Проклятый!.. Гром на твою голову!»

Зрячие лучи пересеклись; от их соприкосновения на Лару накатила знобящая дрожь и оцепенение. Железное лицо стало медленно и удивлённо поворачиваться к ней.

Он… услышал?

От гиганта повеяло льдом и огнём, вокруг него затлело свечение, которое, как вода, обтекало его тяжёлую голову, мощную шею, плечи великана; разгорались медные глаза, а зрачки расширялись как чёрные бездны. Позади него проступила зубчатая цепь мрачных гор – из-за неё взмыли летучие тени…

Только не встречаться с его взглядом! нет!

Лара вынырнула из сна, как из гибельного омута – с жалобным криком, в поту, глаза мокрые. Призраки сновидений оторвались от ума, закружились быстро тающими клочьями, исчезая в водовороте беспамятства.

Остался горизонт, рокочущий кровавыми зарницами, растоптанные волосы в грязи и – неподвижное железное лицо, обтянутое сетью.

– Лари?.. – привстала сонная Эрита. – Что с тобой?

– Сон… плохой сон… Сейчас пройдёт… – Она торопливо осенилась и упала головой в подушку, с немой мольбой: «Пожалуйста, господи, пусть что-нибудь хорошее приснится…»

«Надо за всех умерших свечей поставить! Это они грустят, что их не поминают, и по их печали тени в мир пролазят…»

Дома к ранней литургии помина-дня детей будит мама: «Ну-ка, сони, хватит спать! Кто голодную службу пропустит, тому мёртвая родня назавтра явится с попрёками».

Встретить ночью бледных призраков Лара боялась и, едва мама потеребит за плечо, мигом вскакивала умываться-одеваться.

Когда колокол церкви Селища пробил утро, она вскинулась в постели, встряхнула волосами:

– Эрита, давай собираться! скорее, а то к службе опоздаем…

– Боже, ну что там? – промычала Эри, недовольно ворочаясь.

– Помин-день. Пойдём свечи зажигать.

Та вслепую поискала шнур сонетки – вызвать камер-фрейлину для одевания. Забыла, что до Красной столицы, даже до Гестеля – сотни и сотни миль.

– Тут прислугу зовут молотком. Гонг в коридоре, – напомнила Лара. – Ну их, вейки сонливые!.. с их поклонами только к концу успеем: «Идите, знамя истины над вами!» Сами умоемся. Позволите за вами поухаживать, сестра-лунница?

– Ах, вы так добры, сестра-эквита! – стряхнув сонную одурь, Эрита живо выскользнула из-под простыни. Жара в Панаке вынудила отказаться как от панталон, так и от одеял. – Охотно приму вашу любезную помощь.