– Это моё дело, – замкнулась, отвернулась Бези, покусывая нижнюю губу.

– Ну, вот, ты там, где хотела быть – теперь сама управляйся.

– Да уж без тебя сумею!.. Ф-фу, как душно здесь, дышать нечем… – Она приложила платок ко лбу, потом прижала руку к груди. – Так и жмёт… Господа! – просительно обратились Без к молчаливым лейб-полицейским, сверлившим её враждебными глазами. – Я не арестована? мне не откажут в стакане воды?

Тянулись бесконечные минуты. Ветерок с реки слабо шевелил лианы, сопящие охранники переминались с ноги на ногу; Нож маялся в ожидании, на его рубленом лице играли желваки. Принесли стакан; Бези жадно выпила до дна, пролив часть воды на жакет – чертыхаясь вполголоса, стала вытираться платком, потом всхлипнула – мокрое тёмное пятно такое заметное!..

В дикой, почти безумной надежде она хотела понравиться Дангеро – вдруг вкусы отца и сына схожи? – с горечью понимая, что её бледный страдальческий вид может внушить только жалость.

Пока Бези ждала, стискивая в пальцах смятый платок, чувство спёртой духоты нарастало, хотя воздух в беседке был приятно свеж. Наконец, стеснение в груди и тихий звон в ушах слились воедино, став гудящим головокружением и слабостью в ногах. Её начало ощутимо подташнивать.

Минула треть часа с небольшим, когда вернулся император – один, без Вельтера. Сказать, что государь задумчив, было мало. Несмотря на природную выдержку, замкнутое лицо его выражало такую озабоченность, словно Дангеро сообщили о начавшейся революции – столичный гарнизон восстал, с ним другие полки, флот, авиация, и бунтовщики уже в трёх милях от дворца.

– Говорите вы, барышня, – устало дал он знак Безуминке, едва взглянув на неё. – Постарайтесь лаконично изложить ваше прошение – у меня масса неотложных дел.

Бези, в которой всё накипело и перемешалось – особенно за время, пока троица пробиралась в государев парк, и потом, при встрече с императором и заточении в беседке, – в этот миг забыла, с чего хотела начать и как сказать. Она забыла о присутствии Ножа и лейб-полиции – пришла её минута, она стояла пред лицом единственного на планете человека, который мог одним росчерком пера дать ей счастье, достоинство уважаемой дамы, состояние и уверенность в будущем. В её глазах этот молодцеватый мужчина с осанкой героя – так похожей на стать Цереса! – казался чуть не полубогом, вершителем судеб.

И она опустилась на колени перед императором, протянув к нему руки. Её речь, рвавшаяся прямо из сердца, звучала как бред:

– Великий господарь, я пришла к вам за справедливостью. Я мориорка, дьяволица – видите, я ничего не таю от вас. У меня есть бумага, что меня произвели в штабс-ротмистры, да-да, по вашей милости… всё это правда! Я должна получить мои права, я знаю – есть чин личной любовницы, потому что я… эрцгере Церес, я люблю его, он звал меня своей птичкой, я жила под высочайшим покровительством в Бургоне… тому есть много свидетелей! Мы – я и Церес, – были мужем и женой…

Помимо воли – и желания, – Нож стал одним из тех редких людей, которые видели, как глаза у Дангеро вылезают из орбит. Только что, получив от внезапного штабс-капитана необычайное послание и не успев переварить его в уме, император столкнулся – прямо в любимой беседке! – с инопланетной тварью, требующей признания своих особых прав. Рот у него приоткрылся на вдохе, а выдохнуть монарх забыл, ошарашено слушая сбивчивый лепет золотоволосой дьяволицы.

Та кротиха, которую приручил Церес!..

О ней давно докладывали. Даже показали ему фотогравюру – эдакая отроковица, чуть испуганная, большеглазая, причёсанная как кукла. В ошейнике. Шеф тайной полиции со слабой снисходительной улыбкой рассказывал, что юную чертовку с трудом удалось одеть в платье, приличествующее людям. Потом пришли сведения, что у неё медиумический дар… Что ж, содержать диковинных животных, карликов, шутов, наложниц и придворных чародеев – это в традициях династии. Но Церес не осмеливался показаться с чертовкой отцу на глаза.

И вот!.. «Муж и жена», слыхано ли?! Права, чин любовницы! Гром господень, он звал её «птичкой»!.. эту подземную червягу! вынутую из кротовьих нор! Если её слова прозвучат вне беседки, дойдут до газет, то скандал неминуем. Ужасный международный скандал!

– Да… – Дыхание вернулось к императору. – Как… Да как вы!.. Как вы смеете!..

– Вы мой свёкор! – возопила Бези, пытаясь обнять Дангеро за ноги; император с возмущением отпрянул:

– Прочь!

В глазах у Бези помутилось, она слабо вскрикнула как раненая чайка и повалилась в обмороке к стопам Дангеро.

Здесь император осознал, что трое лейб-полицейских и жандармский сержант с боязливым немым интересом наблюдают за сценой, происходящей перед ними.

– Всё, что сказала эта вздорная особа – ложь от первого до последнего слова, – категорически изрёк он, жестом победителя указывая на бесчувственную девушку. – Под страхом смертной казни за измену я запрещаю передавать её слова кому бы то ни было. Все меня поняли?

«Да, да, – закивал Нож в такт остальным. – А куда штабс-капитана подевали? а меня-то как – живым отпустят или нет?..»

– Вызовите к ней врача, – наконец чуть смягчился Дангеро. – Перенесите её в Вейский кабинет дворца, уложите на кушетку и расстегните платье. Глаз с неё не спускать!

Сказанное было тотчас исполнено. Тем чинам, которые кружили возле беседки, император дал иное поручение – Нож слышал:

– Немедля телеграфировать статс-секретарю Галарди – пусть бросит все дела и едет сюда быстро, как только сможет. Да, и ещё – кто у нас сведущ по части дьяволов?.. где генерал Купол?

– В пути, – отвечали ему. – Следует с отдельным корпусом в Кивиту.

– Тогда вызовите Чёрного Барона. Обычно он в своей тюремной крепости – его легко найти.

Закончив распоряжения, Дангеро повернулся и тяжёлым, медленным шагом вошёл в беседку, где оставался один Нож. За спиной императора, в проёме входа сержант видел, как лейб-полицейские в сизых мундирах расходятся по сторонам, возвращаясь на свои посты и пути обхода. Кто-то бежал вдаль по аллее – на телеграфный пункт. Над шпалерой беззвучно возникла безликая фигура садовника в синей блузе; один из сизых задержался возле него и, склонившись, что-то сказал служителю – или передал?.. Ножу показалось, что руки садовника и лейб-полицейского на миг соприкоснулась…

– Итак, любезный, – голосом, не предвещавшим ничего доброго, заговорил император после долгого молчания, – ты не станешь отрицать, что служил в эфирной сети Его Высочества?

– Никак нет, – глухо молвил Нож, поневоле отводя глаза. В мраморной чаше плавал намокший окурок сигары – того же сорта, какой любил принц. Этими сигарами жандармы иной раз клялись, чтоб не трепать по пустякам имена Грома и Отца Небесного.

– Значит, заслужил прощение, если ещё служишь в армии.

– Так точно, Ваше Величество.

– Чем же?

Нож мысленно поклялся поставить свечи – по полтине каждая! – всем семи архангелам за то, что сейчас в беседке и поблизости нет ни души, кроме него и императора. Разве что садовник без лица – но он, вроде, был далеко. Не услышит.

– Я… открыл замысел принца его высокородию Куполу и его сиятельству Бертону. По чистой совести. его сиятельство сказал мне: «Ты свободен, сам решай». Может, и зря я так… но вот – решил! – выпрямляясь, выдохнул Нож почти с отчаянием.

Однако, его дерзкое «зря» не задело государя. С лицом мрачным и хмурым император положил руку на плечо сержанта:

– Хвалю. С этого дня ты вахмистр. Служи верно, учись – и выйдешь в прапорщики. Помни мой запрет: о том, что видел и слышал – никому ни слова.

– Как могила, Ваше Величество! – взбодрился Нож, которому уже мерещился расстрел где-нибудь в подвалах Этергота.

– Ступай в главную кордегардию, доложись дежурному офицеру, как следует, не говоря лишнего, и скажи, что ты поставлен на довольствие в казармах руэнского гарнизона. Пока будь в кордегардии, а потом – отдыхай и жди приказа.

– Рад стараться! Благодарю покорно, Ваше Императорское…