Так мстит преданная любовь. Иногда жизни мало, чтобы искупить один неверный давний шаг.

«Я виноват перед ними обоими. Что мне выбрать? верность Ордену и новая великая находка – или мир в душе девчонки-медиума?»

На миг ему показалось, что самое правильное – убить Лариона на месте, сейчас. Тогда он перестанет задавать свой вечный вопрос…

«…и преследовать меня».

– Сделка не состоится, – отрезал Карамо и подал руку настороженной Ларите. – Позвольте, ан, проводить вас к карете.

– Но почему? – Юнкер заступил им дорогу. Его голос звенел, готовый сорваться на крик. – Почему вы не хотите этого сказать? Она была недостойной женщиной? падшей? порочной?

– Пропустите нас.

– Кто она была? она жива? я хочу её увидеть!..

– Разговор окончен, – отстранил его Карамо.

– Я едва её помню – лицо, руки, голос… Она не могла быть дурной матерью!

– Вы слишком назойливы. Держите себя в руках, сударь.

– Значит – нет?.. – отступив, Юнкер заговорил с циничной гримасой. – Ну… тогда остаётся думать, что я унаследовал ваш нездоровый вкус, раз мы оба тянемся к доступным, причём к одним и тем же…

Карамо оборвал его сбивчивую, поспешную фразу хлёсткой пощёчиной. На бледном лице Юнкера вспыхнул красный след.

Охрана уже вполне решительно двинулась вверх по ступеням. Выходившие из церкви отпрянули от возмутительной сцены, а Ларе вдруг стало больно на душе, словно её саму ударили.

Теперь кавалеру пришлось остановить матросов жестом запрета.

– Это лишь малая часть того, что вы заслужили, сударь, – отчеканил он, прожигая Юнкера взглядом. – Ещё слово – и я выдам остальное, сразу. Идёмте, ан Ларита, здесь не следует больше задерживаться.

– Я сам принесу братьям то, что могли принести вы, – негромко раздалось им вслед, – и тогда посмотрим, на чьей стороне будет капитул.

Сев в мотокарету и закрыв дверцу, Карамо следовало сказать: «Я предупреждал вас, ан – он скверный человек». Но, встретив взгляд девчонки, он воздержался говорить что бы то ни было. В её глазах он сейчас выглядел гораздо хуже Лариона.

Она всё поняла.

Достаточно взрослая, чтобы понять.

И она была не на его стороне.

– Вы меня осуждаете, – глухо проговорил он, глядя в стекло дверцы.

Ларита мелко, часто покивала, словно трепетала от страха. Что толку притворяться? лучше откровенно, чем врать и врать всё дальше.

– Вы правы. Я грешен, давно и тяжко. И не ведаю, что перевесит на суде Господнем – мой грех или моё служение. Боюсь, теперь вы не сможете мне доверять.

После долгой, томительной, казавшейся бесконечной паузы его слуха коснулись вздох и шёпот Лары:

– Я попробую…

Радости кавалер не испытал. Напротив, камень на душе стал тяжелей – голос болезненно напомнил о Руте. Давным-давно, в мучительный час, в полутьме, она так же шептала: «Ты вернёшься?»

Быстро опустился тёмный вечер. Панак залила синева, зажглись лампы на «Морском Быке». Мелодичный звон баханских храмов таял в синем воздухе, стихали звуки города, к которому – день за днём, как часовая стрелка, – приближалось неведомое бедствие. Сегодня цикады стрекотали тише, сбивчивей, словно их тонкие голоса заглушал усилившийся северо-западный ветер – вчера он лишь колыхал листву, а нынче уже шевелил небольшими ветвями деревьев.

– Передайте Хайте, что я жду её с патой, – попросил Карамо на прощание. Он пошёл к своему коттеджу, прихрамывая на длинных ногах, словно лечение было напрасным, и тугая боль вернулась в суставы. Осанка его изменилась, он – обычно подтянутый, – выглядел почти стариком. Ларе пришли на ум слова отца Коня: «Его окружает прискорбная, тёмная тайна».

Вот, значит, как… Погулял смолоду, поигрался, а потом забыл свою зазнобу – да с ребёнком! – и из сердца выкинул. Даже сынку её назвать не хочет – стыдно своих прежних дел.

«Должно быть, он потом Лариона пригрел-таки – в пансион определил, чтоб как благородного воспитывали… своя кровь, ясно! И про ключ Юнкер знает – посвящён… А дальше? что-то между ними грянуло – и на разрыв. Так оно всегда у незаконных. Они же чувствуют, что родились не по правде, вот и злятся, и томятся. И развод кавалеру – за грех. Бог не прощает… А девушка – та, мать Лариона, – из простых была. На волосок не верю, что падшая. Она по простоте обманутая. Закружилась, обольстилась…»

Ломая голову – как теперь вести себя с Карамо? – Лара взошла на этаж, к своей с Эритой комнате. Только сейчас оставшийся без ужина желудок стал напоминать о себе. Захотелось пирога и молока.

На уме нет-нет да возникал Юнкер – отчего-то представилось, как он понуро бредёт по собачьим улицам Панака, заложив руки за кушак и надвинув шляпу игрока на лоб, с горящим на щеке ударом батюшки. Курильщик дурмана, байстрюк без матери…

«Несправедливо к нему так! – возмутилась душа Лары, даже слёзы к глазам подступили. – Какой ни есть, но светлой крови!.. и медиум, вдобавок мощный… За что его отверг Карамо? И что вышло? парень перешёл к язычникам… отчается – и душу сгубит, станет поклоняться крокодилам».

Оказалось, в их комнату собрались все Звёзды экспедиции.

На столе, под салфеткой, Лару ждал остывший ужин, на который четырьмя глазами поглядывала вечно голодная пата. Животина быстро усвоила, что её – с подачи перепуганной девицы-горничной из Руэна, – теперь зовут Анчуткой, и на новое имя с готовностью откликалась «Тяа?»

Но вместо вечернего уюта и покоя здесь царило молчаливое напряжение. Эрита похаживала по комнате, Хайта сидела на коврике у её постели, а Лисси…

Лис горизонтально висела в воздухе под потолком, в ниспадающей длинной сорочке, и медленно поворачивалась, как колбаса на вертеле. Лицо Лисси было неподвижно-сонным, глаза полузакрыты.

– Что это – мы сонной микстурой разжились? – кивком указав на неё, Лара сразу села к столу и занялась ужином. – Кто раздобыл, Котта Гириц? Я видела, Лис вела с ним разговоры…

– Не-е-ет… – протянула Лисси долгим голосом сомнамбулы, приоткрыв блуждающие синие глаза, похожие на ночные озёра. – Это заклинание баха-а-анов…

– Искусство Лунного Пруда, – деловито и как-то нервно пояснила Эри. – Я купила секрет у туземного мастера. Действует через треть минуты после прочтения. Без удавки, без раствора. Я уже опробовала; Лис – вторая. Но формула – на языке гушитов, она призывает Бахлу, владыку снов…

– Думаешь – насколько нам это дозволено? – откусив от пирога, Лара присмотрелась к Лисси. Ничего, стойко держится у потолка.

– Вот именно. – В глубокой задумчивости Эрита начала было грызть ноготь, но тотчас вспомнила о достоинстве и сплела пальцы перед грудью. – Котта с его познаниями толмача будет нам очень-очень нужен. Кто-то должен точно перевести текст, а потом… надо чем-то заменить обращение к Бахле, верно? Я не хочу ему молиться.

– Главное – совета у попа не спрашивать, – попыталась шутить Ларита, ещё подавленная сценой между отцом и сыном. – Хотя… если буду под шлемом, попытаюсь вызвать Гестель – там отец Конь, он священник понимающий, подскажет что-нибудь. Повезёт – так заодно и с Бези поболтаю.

– Да, теперь ты у нас – единственный медиум, на тебя вся надежда, – со вздохом посмотрела Эри на неё.

– Как…как единственная? – Лара чуть не поперхнулась пирогом.

– Пока ты ездила в город, Огонька послали в порт, на пароход. – Эри говорила негромко, словно боясь задеть её душу. – Если быстро поднимешься на дирижабельную башню – может, увидишь отправление.

– Но почему… – Лара ощутила пустоту в груди и беспомощную, жалкую растерянность. Аппетит пропал, как не было.

– Карамо назначил его письмоносцем, отправил на материк с личной почтой. Огонёк тут бегал напоследок, всё тебя искал… Записку оставил.

– Где она?!

Конверт был без адреса, вообще без всякой надписи, залепленный – и измазанный, – жёлто-бурым пектиновым клеем. С конвертом Лара выскочила в коридор, встала под тусклой лампой. Неровные строчки прыгали перед глазами: