— Сан Саныч, — зашевелил бровями-щеточками старший следователь. — Ты уж постарайся, не подведи, а то мне прокурор голову снимет за незаконное задержание.

— Не дрейфь, Денисыч, что-нибудь обязательно придумаю. Ты протокол пиши, не отвлекайся. А я пойду, у меня там Ткачук к батарее пристегнут, нехорошо без протокола его так на виду у всех держать. Вдруг жаловаться будет? Трубецкой его мог и такому научить запросто.

— Вот сам не пойму, — прикусил губу капитан. — Почему бы Антон Львович стал его выгораживать?

Хороший вопрос.

— А ты не думай, Денисыч, ты пиши, а я пока пошел, его в клетку засуну. Скажу Баночкину, что протокол чуть позже будет. Договорились?..

Ночью, в конце того же дня мы, с Баночкиным вошли в подвальное помещение КПЗ. Он отпер дверь своим ключом, кивнул постовому, мол, передохни, чайку попей, мы тут пока в коридоре сами постоим, подежурим.

Когда сержантик скрылся в своей комнате-бытовке, Баночкин шумно выдохнул и задумчиво почесал широкий, как у слона, затылок. Его голос гулко прокатился по коридору.

— Ну, не знаю, Сан Саныч, как-то все это белыми нитками шито… Встрянем.

Мы стояли, прислонившись к двери крайней камеры.

— Да не ссы, Миха, — подбадривал я. — Смотри, как щас все сделаем… Выпустим его через внутренний дворик. Там Мухтар его встретит. Я его выпустил и с вечера специально не кормил. Рожки да ножки от гаврика останутся, а проверяющим и прокуратуре скажем, что, мол, сбежал ворюга, но не в ту сторону дёрнул, выходы попутал и напоролся на злого пса. А тот его загрыз насмерть. Я, как кинолог, отпишусь, дескать, дома уже был и знать не знал, что всякое жулье во дворик милицейский полезет. Несчастный случай, чистой воды… А на мертвого, сам понимаешь, сколько темнух можно повесить, они ведь не говорят и не потеют. Не только лодочные моторы на него спишем, но и пару кражёнок из гаражей еще притянем.

Тот вздохнул красноречиво — мол, мороки много. Громко так вздохнул.

— Ох, Морозов, подведешь ты меня под монастырь, ну да ладно, давай попробуем, уже ведь делали один раз так, вроде, все срослось тогда… Только отписываться пришлось.

— Ага, — гоготнул я. — И сейчас повторим. Открывай камеру. Выводи Ткачука.

— Не надо меня открывать! — раздался крик в приоткрытое смотровое окошко двери камеры. — Мужики! Да вы чего⁈ За моторы человека скормить псине хотите⁈ Да что же это делается! Вы что творите⁈

— Выходи! — лязгнул задвижкой Баночкин. — Извини, мужик, но у нас закрытие полугодия. Не в то время ты попался, сам виноват!

— Я скажу! Я все скажу! А-а! Не нада-а-а!..

— Точно скажешь? — вскинул я на него грозную бровь.

— Печёнкой клянусь, товарищ лейтенант!

— Ладно… — хмуро хмыкнул я, будто с трудом соглашаясь на его предложение. — Сейчас придет дежурный следак, и выложишь всё ему как на духу… Под протокол. Понял?

— Конечно, конечно, — залепетал Ткачук со слезами радости на глазах.

Я повернулся к Баночкину:

— Веди его в допросную, а я за следаком. И это… Мухтара я пока на всякий случай кормить не буду.

Утром на планерке Купер был чернее тучи. Даже кофе не пил и ложечкой не звякал. Оно и понятно, за ночь мы раскрыли кучу краж. Ткачук дал расклад, и на основании его признательных показаний мы в экстренном порядке подняли прокурора. Подмахнули у него постановление на обыск жилища и прилегающей территории к дому подозреваемого. Изъяли моторы. Оказалось, что не по всем по ним даже имеются заявы. Некоторые не заявлены. Я озадачил с утра участкового, чтобы поискал потерпевших, установил их данные и побудил граждан накатать заявы. Дело все одно уже раскрыто, а лишний эпизод-два нам в копилку не помешает.

В итоге из множества глухих темнух, висящих на отделе мертвым грузом, который тянул на нас дно, я с помощью Голенищева слепил в одно большое многоэпизодное дело, с перспективой направления его в суд.

Ночка выдалась бессонная, и на планерке я зевал. По идее, у меня сегодня отсыпной, но отсыпаться некогда. Я специально притопал на планерку, проконтролировать, чтобы Купер и Трубецкой не похерили все мои ночные труды. Но они уже ничего не смогли сделать. Маховик машины уголовного процесса запущен, есть визы от прокурора, есть протокол обыска с вписанным в него изъятым похищенным добром. Еще Голенищев, не отходя от кассы, тут же вынес постановление о признании моторов вещественным доказательством по делу и намертво закрепил их в материалах. Валёк уже с утра корябал экспертизу по кирзачам, которые мы тоже изъяли во время обыска. Сказал, хотя бы и предварительно, что вывод будет по ним положительный, то есть следы, которые Ткачук выдавал за следы вора, оставлены кирзачами, изъятыми у самого подозреваемого при обыске.

На планерке Купер что-то бубнил насчет того, что в преддверие ХI Всемирного фестиваля молодежи и студентов, который пройдет уже совсем скоро, с 28 июля по 5 августа в Гаване, мы должны быть особенно собранными, внимательными и подозрительными к разным неблагонадежным элементам на предмет возможных империалистических проявлений с их стороны. Дескать, есть опасения, что враги хотят сорвать это знаковое мировое событие.

А оно действительно было знаковым, ведь за всю историю впервые фестиваль будет проводиться в социалистической стране западного полушария. Но где Куба и где Зарыбинск? Я даже поморгал — не ослышался ли я спросонья? Но нет. Просто Купер упорно не хотел вникать в насущные служебные вопросы и умело прикрывался всякими фестивалями, форумами и смотрами агитбригад.

После планерки все побрели по рабочим местам. Некоторые более оживленно, чем обычно, все-таки часть личного состава я уже обработал и заразил вирусом «работун». А вот я сам на рабочее место не пошел, потому что Купер удержал меня привычной гестаповской фразой: «а тебя, Морозов, я попрошу остаться».

И я остался. Что на этот придумал Рыбий Глаз? А придумал он вот что…

— Ты когда в отпуске был? — неожиданно спросил меня новый начальник.

Я было уже приготовился с ним бодаться, выдумывал тонкие «культурные» колкости, а тут такое спросил. Я откуда знаю, когда я был в отпуске? Я даже родителей своих не вспомнил. Недавно только, считай, заново познакомился с ними.

— Давно, — уклончиво ответил я.

— Вот и я вижу, что давно… Короче, Морозов, пиши рапорт на отпуск и отдыхай.

Заботливый какой начальник у меня.

— В отпуск? — хмыкнул я. — Летом? В самый сезон отпусков и санаториев?

— Ну да, — по-императорски откинулся в кресле Купер, но кресло его — не трон, и сам он не Бонапарт.

Хотя внешнее сходство определенно есть, я это только сейчас заметил. Даже вдруг захотелось нацепить на него треуголку и пальнуть из мушкета. Ну или что там у русской армии было в восемьсот двенадцатом?

— Странная милость с вашей стороны, — аристократично, но с сарказмом проговорил я. — За что такие привилегии простому кинологу? Обычно «молодым» отпуск по остатку в графике начисляют. Летом только старослужащие отдыхают, а мы — когда придется…

— Короче, Морозов. Ты не рад, что ли? Летом в отпуск. Я тут график отпусков посмотрел, безобразие, личный состав не выгулян, а с меня как с начальника спросят. Вот и отправляю часть народа, и тебя в том числе, в отпуска. Это не обсуждается. В отпуск планомерно нужно ходить, а то потом как придете всем скопом рапорта писать.

— А если я не хочу в отпуск, не устал еще, так сказать? Может, я кому-нибудь свою очередь уступлю?

— Я уже Марии Антиповне сказал приказ по личному составу готовить, ты включен в список отпускников, все решено. С тебя рапорт.

Но я упёрся. И не с такими спорили.

— Не буду я никакой рапорт писать…

— Да и хрен с ним, с рапортом, — не выдержал, наконец, Купер и сменил деланное благодушие на оскал. — Обойдемся без твоего рапорта, приказ, главное, будет — и хватит. Иди, Морозов, готовься отдыхать, с завтрашнего дня ты в отпуске. Пляжу привет, и кепочку надевай, чтобы голову не напекло…