А на подоконнике, прислоненные к стеклу, замерли цветы в причудливых горшках, украшенных бусинами, жемчужинами, керамикой. Это меня, наверное, больше всего поразило. Не горшки даже, а общность наших с Гетбером интересов. Сразу же вспомнились собственные фиалки. Никогда о них не забуду, сколько лет мне ни отведено. Правда, у Гетбера здесь не фиалки, а суккуленты: толстянка, эониум, несколько видов кактусов. Часто бывает в отъездах, а цветы поливать некому? Иначе почему именно суккуленты?

Не стану спрашивать — поймет, что подсматривала.

Хотя он-то проницательный, и так поймёт.

В качестве сменной одежды Гетбер предложил мне почти такой же комплект, в каком вышел сам. Правда, штаны оказались широки мне на поясе, удержались на честном слове, а в распашонке я утонула. Хотя какая разница. Одежда сухая, не липнет к телу холодным мокрым пластом, и уже за одно это душа воспылала к Гетберу радостной благодарностью. Ей, глупой, немного надо.

Когда я вернулась, то застала Гетбера, невозмутимо восседающего на свободном стуле: ноги сложены по-турецки, в руках — чашка, пар от нее скользит мимо лица и рассеивается, не достигнув потолка. А лицо умиротворенное и покорное, исчезли из глаз насмешка и превосходство. Непривычно мне видеть его таким. Не то чтобы у меня было время, чтобы привыкнуть к прежнему Гетберу. Но все же таким я вижу его в первый раз.

— Ты голодна? — спросил он. — Я не держу больших запасов еды. Но что-нибудь могу придумать.

— Нет, я не голодна.

— Понял. Тогда готовлю только на себя.

— Почему вы не поужинали, прежде чем ехать в академию?

— Как я уже сказал, приоритетным для меня было не… слишком сильно опоздать, а не набить желудок. Но, раз ты сама приехала ко мне, теперь можно вспомнить и о том, чтобы удовлетворить базовые потребности.

Гетбер отставил чашку и поднялся со стула. Открыл один из шкафчиков и вынул банку с крупой. Понятно, сейчас будет каша. Значит, он ещё и за правильное питание выступает. Нашла же, с кем иметь дела.

Чтобы не сидеть без дела, я решила разобрать собственные приобретения. Заквасятся, глядишь… Первым делом на стол приземлился, конечно, главный подарок сегодняшнего дня — молоток. Под скатертью столешница оказалась стеклянной, если судить по весьма неприятному звуку. Гетбер тут же обернулся и поинтересовался, каким именно предметом одежды я с таким усилием размахиваю.

Я смахнула бумагу — все равно она не подлежит восстановлению после такого обильного полива. И продемонстрировала Гетберу свою исследовательскую находку.

— Варя, — вздохнул он. — Думаю, это только ты могла потратить свою первую зарплату на молоток.

— Это полезный молоток. Чтобы делать сколы камней. И рассматривать под микроскопом. Понимаете, ведь по этим искорёженным внешним граням сложно о чем-либо судить. Вся суть прячется внутри. Вы готовьте, я постараюсь больше не греметь.

Гетбер послушно отвернулся. Но не удержался от того, чтобы не продолжить диалог:

— И какую тайну ты внутри себя хранишь? В чём твоя суть?

— У меня сути нет. Только существо. Мне кажется, суть — это нечто выше простой физической формы. Это некий смысл. Поэтому сутей может быть несколько. Главная — и сопутствующие. Впрочем, вы меня поменьше слушайте. Я на философии занималась чем попало. Книги читала. Развлекательные. И домашние задания делала…

— Ребёнок ты ещё совсем, Варя, — заметил Гетбер.

— А вы кого ожидали перед собой увидеть? Умудренную опытом женщину двадцати пяти лет? А вот и зря. Хотя я сама, когда была маленькой, представляла себя такой… Как бы сказать. Представляла, будто уже к двадцати успею чего-то достичь.

— Не достигла?

— Вы же и сами знаете, что нет. Даже волосы не обесцветила. Хотела быть светловолосой, как мама. Но вообще я не люблю говорить о прошлом. Лучше вы расскажите что-нибудь о себе, раз так хочется поговорить.

Под шумок я превратила кухню Гетбера в филиал модного дома. А предметы гигигены оставила сушиться на подоконнике. Жалкое, вообще говоря, зрелище. С шампуня даже этикетка слезла, не выдержав такого позора.

— Хорошо, — согласился Гетбер, — помолчим.

Он чиркнул спичкой, и над кастрюлей вспыхнуло огненное кольцо. Захотелось подойти поближе и подставить пламени руки. Вар-вара. Не зря же мне выбрали такое имя.

— Но почему вы не хотите ничего о себе рассказывать?

Оказалось, тумбочка на резных ножках — это холодильник. Очень уж компактный и сам на себя не похожий, но все-таки вполне себе рабочий. В холодильнике Гетбера, который клялся, что не хранит запасы еды, нашлась вполне весомая связка колбасок и кусок орехового сыра. Пока булькает на огне каша, он принялся нарезать сыр тонкими, неотличимыми друг от друга пластинками.

— Я не знаю, что именно ты хотела бы услышать, — заметил наконец Гетбер. — В целом, я тоже не особо продвинулся в том, чтобы сделать нечто выдающееся. Родился, учился, вырос, пошёл работать. И продолжаю до сих пор. В наше время сложно выделиться настолько, чтобы тебя запомнили. Даже основателей городов перестали запоминать по именам.

— Вы уходите от ответа.

— Всему своё время, и ответам в том числе. Позволь мне ещё хотя бы немного помолчать о себе, прежде чем ты поймёшь, что я — не тот человек, которого можно назвать хорошим. Ты пьёшь вино?

Гетбер извлёк бутылку из темного стекла, поднес ее к ночнику, покачал, и внутри волнами заплескалась темная жидкость.

— Иногда пью, — ответила честно.

— Сейчас будешь? Говорили, ежевичное, но я пока не пробовал.

— Не уверена, что это хорошая идея.

— Как хочешь, — Гетбер пожал плечами. — Я выпью, если ты не против.

— Пейте. Спрашивать необязательно. Все-таки сегодня я — ваша гостья. У меня есть чай.

Я подняла чашку, продемонстрировала её Гетберу и сделала глоток.

Чай остыл, потеряв всякую прелесть.

Гетбер выкрутил пробку из бутылки вина, и по кухне разнесся кислый ягодный аромат. Пересекая границу горлышка, темно-красная жидкость принялась игриво наполнять стеклянный бокал на тонкой черной ножке. Я отставила чашку, и Гетбер, улыбнувшись, предложил мне вино ещё раз.

Ну и что мне будет с одного бокальчика?

Не так давно я пила вино практически ежедневно. Возвращалась с работы, включала сериал и выпивала бокал вина. Потом бросила, когда поняла, что это уже входит в привычку. Тем более, ничего, кроме небольшого расслабления этот бокал мне не давал.

— Давайте. Толли с вами… или как их… тилли…

— Тилло, — поправил Гетбер. И пододвинул ко мне собственный бокал. А следом — вручил тарелку с закусками. Сам же вернулся к приготовлению каши.

Вино — совсем другое дело. Касаясь горла, оно согревает его. Продвигаясь дальше, оно ещё и душу успевает задеть. Та тянется, как пригретая солнцем кошка. Готовится к свершениям, за которые очень скоро станет стыдно.

Закуски мне тоже понравились. Сыр так вообще таял на языке, оставляя после себя ореховый привкус.

И что за день? Почему меня постоянно пытаются накормить? И ещё вопрос: почему я этому не противлюсь?

А Гетбер опять молчит. Повернулся ко мне спиной и мешает эту свою кашу, как будто она пригорит ко дну, если он только остановится хотя бы на мгновение. Он молчит, значит, мне суждено говорить. А не так давно было наоборот: он рассказывал великие тайны моего появления в этом месте, зато мне и сказать было нечего.

Выходит, тогда он все же был прав.

Все-таки иногда надо к нему прислушиваться. С тем, чтобы не мокнуть на остановке, он тоже здорово придумал. Есть, конечно, кое-какая загвоздка. Теперь я точно не вернусь в академию до утра. Омнибус, если он вдруг и надумает появиться, со стопроцентной вероятностью подъедет к остановке раньше, чем я осмелюсь вновь выйти на улицу.

— Есть у вас здесь гостиницы? — спросила я.

— Есть, — ответил Гетбер. И добавил как ножом по сердцу: — Но их немного, поэтому комнаты там бронируют заранее.

— А у меня и денег уже не осталось, — призналась я.