Её шаги звучали отдаленно, когда она шла к двери. Когда звук шагов исчез, я поддался сокрушительной боли и упал на колени.

Я не мог пройти через это снова.

Я не мог.

Так что я закрылся, как научил себя это делать много лет назад. Позволил онемению проникнуть в мои кости. Позволил тьме прогнать страх и боль. Позволил свету, который Пайпер привнесла в мою жизнь, погаснуть во тьме.

Мои колени были в синяках, когда я оттолкнулся от пола, а затем бездумно пошёл домой. Я толкнул дверь, но мои ноги не хотели входить. Убежище, которое я построил здесь, больше не было безопасным. Оно было испорчено воспоминаниями о Пайпер.

Я видел, как она сидела за моим столом и ела волшебный торт. Я видел её в своей гостиной, оценивающую мою мебель с тихой улыбкой. Я видел, как она на кухне делала мне булочки с корицей.

Я представил её, беременную нашим ребенком, застрявшую в смятой машине, когда жизнь вытекала из её тела малиновым потоком.

Необходимость бежать сильно ударила по мне, и я попятился от двери.

Та же потребность поглотила меня три года назад, после похорон.

Я оставил всю свою жизнь посреди ночи, никогда не оглядываясь назад. Я ехал бесцельно, пока не устал настолько, что мои опущенные веки заставили меня остановиться. Я спал в своем грузовике на обочине шоссе, а на следующее утро, когда я проснулся, я увидел знак, меня приветствовал Ларк Коув.

Это было самое подходяще место, чтобы остаться.

Неделями я игнорировал бесчисленные сообщения от мамы, умолявшей меня вернуться домой. Я попросил приятеля позаботиться о моем доме. Сдать в аренду. Продать. Сжечь дотла. Мне было все равно. И я умолял хозяина моей бывшей мастерской расторгнуть договор аренды, а затем отправить мне мои инструменты.

Я использовал их жалость как рычаг. Это сделало побег слишком легким, потому что все они согласились помочь мне без вопросов.

Я терпел быть частью общества столько времени, сколько требовалось, чтобы найти и закрыть свой дом. Затем я закрылся от мира на несколько худших месяцев в своей жизни.

В конце концов, телефонные звонки, сообщения и электронные письма от мамы прекратились. Друзья забыли обо мне или, по крайней мере, они догадывались, что я не вернусь. Люди перестали пытаться спасти меня и просто оставили меня наедине с моим горем.

Когда все стихло до такой степени, что я снова смог дышать, работа стала моим главным приоритетом. Мне нужны были знакомые задачи, отвлечение — деньги. Так что я позвонил некоторым старым клиентам, заручился поддержкой и занялся делом.

Работа и одиночество не спасут меня на этот раз, но это не помешало мне сесть в свой грузовик и уехать к чертям из Ларк Коув.

Я потерялся в собственных страхах. Я не думал ни о дороге, ни о том, куда направляюсь. Я просто ехал и позволил воспоминаниям из прошлого держать ногу на педали газа.

Сколько бы миль я ни проехал, голоса в голове преследовали меня.

Я беременна.

Одно заявление, но два разных голоса. Голос Шеннон был таким мягким. Голос Пайпер был сильным и уверенным, хотя она и нервничала.

Произошла авария.

Я едва узнал мамин голос, когда она звонила из больницы.

Мы пытались спасти ребенка, но потеряли обоих.

Хриплый голос доктора врезался мне в мозг. Я слышал его в своих кошмарах. Так же, как я слышал приглушенные звуки больничного пола, когда сидел за закрытой дверью с безжизненным младенцем на руках.

Я умолял доктора позволить мне подержать её, хотя бы раз. Сначала он колебался из-за того, какой маленькой и бесцветной она выглядела, но, когда я снова начал умолять, он в конце концов уступил.

Она была такой крошечной и драгоценной. Большая часть её лица была скрыта розовым одеялом, но она была такой умиротворенной, когда прижималась к моей груди. Она была бы прекрасным ребенком.

Встречные фары на черном шоссе привлекли мое внимание. Я так долго ехал, что солнце уже скрылось за горизонтом. Я поерзал на сиденье, поменяв руки на руле, когда другая машина проехала мимо меня.

Её ближний свет вспыхнул, когда машина преодолела неровность, и мерцания было достаточно, чтобы увидеть соседнюю полосу, кто-то мчался к дороге.

Олень.

Он мчался на полной скорости, едва пересекая центральную линию, когда другая машина пронеслась мимо. Его копыта и веретенообразные ноги неслись по асфальту, когда он спешил убраться с моей полосы. Но я ехал быстрее.

Мой грузовик врезался его невинное тело.

— Проклятье. — Я нажал на тормоз, сбросил скорость и свернул на обочину. Я припарковал грузовик, отстегнул ремень безопасности и выскочил наружу. Позади меня в неглубокой канаве, протянувшейся вдоль шоссе, лежала туша.

Я подошел, точно зная, что найду. Даже в сумерках я увидел брызги крови на тротуаре. Кишки и сломанные кости оказались не там, где должны были быть.

— Сукин сын. — Я выругался и пошел обратно, чтобы осмотреть свой грузовик, оставив животное на хищников.

Клочок волос застрял в стыке решетки, но толстые стальные прутья сослужили свою службу. Олени были серьезной опасностью на дорогах Монтаны, и было лучше сбить одного, чем свернуть и рискнуть врезаться в другую машину или перекатить свою собственную жизнь.

От этого легче не стало.

Я уронил голову и забрался обратно в свой грузовик, продолжая движение по дороге. Еще одна потерянная жизнь. Чувство вины за убийство этого животного грызло меня, пока я вел машину. Оно заменило страх и боль, которые я переживал несколько часов.

Где я был? У меня не было телефона — ничего не было, даже кошелька. Мне повезло, что я убежал с полным баком бензина. В поле зрения появился зеленый знак, и мои фары отразили белые буквы.

Впереди был перекресток. Если я поверну направо, меня занесет в Ларк Коув. Если я поверну налево, это приведет меня в то место, которое я слишком долго избегал.

Домой.

Я повернул налево.

Была глубокая ночь, когда я стоял у дома, где вырос. Свет на крыльце мягко светил в мою сторону. Деревья во дворе, те, что я посадил в старшей школе в качестве саженцев, были почти такими высокими, что доставали до линии электропередач. Облицовка, которая была белой, когда я ушёл, теперь стала серой. Входная дверь была темно-красной, а не джинсово-синей.

Но табличка над дверью была такой же, как и десятилетия назад. Это было то, что я слепил во время первого года обучения в мастерской, составив Рейнольдс из болтов, гвоздей и шурупов.

Я шел по тротуару, замечая новые трещины, в которых проросла трава. Я подошёл к двери, осматривая куст желтых роз в цвету, которого не было много лет назад.

Я постучал в дверь, нервы трясли конечности. Она ненавидела меня за то, что я бросил её? Она ненавидела меня за то, что я бросил нашу семью? Если да, то она имеет на это полное право.

Изнутри послышались шаркающие шаги, и я затаил дыхание. Дверь открылась, и она подошла ближе, её лицо было усталым, а глаза заспанными. На ней было то же плюшевое зеленое платье, которое я купил ей на Рождество пять лет назад.

— Кейн? — Она задохнулась, прикрывая рот морщинистой рукой. — Это ты?

— Да, мама. Это я.

Она подошла ближе. Затем с оглушительным треском ударила меня по лицу.



— Прости, что ударила тебя.

Я усмехнулся.

— Говорю последний раз все в порядке.

— Раньше я чувствовала себя такой виноватой, когда мне приходилось тебя шлепать. — Мама вздохнула. — Ты был таким хорошим ребенком, и большую часть времени приходил в себя, если я угрожала достать свою деревянную ложку. Но было несколько раз, когда ты доводил меня до крайности. Как сейчас.

Я кивнул маме с пассажирского сиденья.

Последние два дня мы разговаривали. Она знала все о Пайпер и её беременности. Она знала, что я боюсь потерять еще одного ребенка. Она точно знала, что сказать мне, чтобы развеять некоторые из этих страхов.

И, к моему удивлению, она знала, где я был последние три года. Она просто решила позволить мне скрываться, пока я не буду готов быть найденным.