Лариса выжидательно уставилась на нас. Ожидая реакции, по всей видимости.

— Ну значит пожелаем молодоженам большого человеческого счастья, — усмехнулся я. Пожалуй, немного я этой Лене все равно сочувствовал. Жалко мне ее не было, скорее на уровне: «Бедная, как же ты живешь без мозгов-то?» Но сейчас, когда Лариска рассказала эту историю, я даже покивал одобрительно. Если задуматься, не самый худший вариант развития событий в такой ситуации. Если она залетела в тот самый раз, когда стала звездой вечеринки, то… Я понял, что высчитывать срок мне лень, уровень моего сопереживания к этой барышне не был настолько глубоким, чтобы запоминать какие-то связанные с ней даты. Вообще пофиг, когда она залетела — в тот раз или раньше. Но раз нашла парня, с которым теперь все серьезно настолько, что она от родителей сбежала, значит я был к ней несправедлив, и мозги у нее все-таки есть.

Лариска продолжала трещать, рассказывала про дела своих школьных подружек, жаловалась на загордившуюся Надю, осторожно закидывала удочки на предмет, а можно ли ей тоже как-нибудь на сцену пролезть. Потому что надо же как-то подруге нос утереть. «Вова, ну ты же все время в рок-клубе вращаешься, я же хорошо поюууу…» Ну да, Бельфегор пару раз говорил о том, что Лариска ему об этом тоже ныла.

Но это нормально. В принципе, чисто технически устроить, чтобы сеструха попала на сцену можно, конечно. Но какое-то внутреннее чутье мне подсказывало, что это будет так себе идея. Лариска отличная. Порву за нее кого угодно, буду на ее стороне, что бы там ни происходило, но на сцену… Это ведь явно ненастоящее желание. Просто сейчас это так же модно, как когда-то хотеть быть космонавтом. У Нади-Пантеры есть этот душевный надлом, настойчиво требующий публики. Сцена для нее не была наградой или призом. Она была необходимостью, если бы ее не взяли «ангелочки», она бы стопудово не отступилась. И Астарот, пожалуй, такой же. Если для меня публика — это что-то вроде баловства или легкого наркотика. Вышел, покривлялся, получил порцию аплодисментов, порадовался. То для Нади и Астарота, такое впечатление, что выступать — это как поесть.

Хотя метафоры и сравнения — это такое себе, конечно. В такие дебри можно залезть, что хрен выпутаешься потом.

— Пойдем домой, ладно? — шепотом спросила Ева, когда Лариска выскочила из комнаты, чтобы стянуть со стола каких-нибудь сладостей.

— Тебе не нравится моя родня? — спросил я.

— Они отличные, — заверила Ева. — Просто я устаю от любых семейных праздников.

— Нет проблем, милая, — я подмигнул. — Сейчас изобретем какую-нибудь уважительную причину и сбежим. Мне одного твоего желания достаточно, но социальные ритуалы велят нам прикрываться непреодолимыми обстоятельствами.

Я снял трубку с телефона, который Лариска очень удачно приволокла в свою комнату, и деловито открыл записную книжку. Взглядом наткнулся на запись «Позвонить Яну».

Крутнул одну цифру на диске, чтобы длинный гудок меня не выдал.

— Конечно, о чем разговор! — сказал я подчеркнуто громко, когда услышал приближающиеся шаги Лариски. — Нет-нет, тут дело серьезное, так что сейчас приедем. Да, вместе с Евой. Все, заметано. Скоро будем, жди.

Я опустил трубку на аппарат и посмотрел на Лариску. У той в руках была коробка конфет «Родные просторы».

— Надо бежать нам, сеструха, вот что, — сказал я, поднимаясь. — Срочные дела внезапно образовались.

— Эй, как так⁈ — возмутилась Лариска.

— Тсс, не ной! — я по-братски обнял сестру. — Хочешь я тебя на выходные отпрошу куда-нибудь? Можно даже просто к себе в гости, если у нас движа какого-нибудь не случится?

— Хочу, — Лариска надула губы и шмыгнула носом.

— Значит, заметано, — я подмигнул. — А если забуду, то разрешаю тебе дать мне три пенделя.

— Пять! — капризно скривила губы Лариска.

— Не наглей, — я погрозил пальцем. — Даже три уже многовато. В общем, не скучай тут, трескай конфеты, а мы побежали, нам правда надо идти.

— У меня есть одна примета, — сказала Ева, когда мы уже попрощались моими родственниками и гостями, оделись и вышли из подъезда. — Если я соврала, что заболела… Ну, например, чтобы в школу не ходить или, там, на физру, то я обязательно заболею.

— Ага, такая же фигня, — усмехнулся я. — Так что я изобретаю какие угодно отмазки, вплоть до похищения инопланетянами, но только не болезнь. Ни свою, ни чужую. Хотя, блин! Я ни разу не отмазывался инопланетянами! А зря… Прикинь, если с ними работает, как с болезнью — ты наврал, что тебя похитили, зашел за угол, а там летающая тарелочка и гуманоиды тебя поджидают…

— Я недавно подруге чуть по шее не надавала, когда она сказала, что у нее мама в реанимации, — Ева остановилась и посмотрела мне в лицо. — Ей нужно было просто с пары отпроситься без пропуска, а она… вот так. Фу, ужас.

— Надо было стукнуть, ага, — сказал я. В голове снова всплыла запись в записнухе. — Слушай, Ева, ты случайно не знаешь, кто такой Егор?

— Это очень пространный вопрос, — хмыкнула Ева. — Ну, Егор — это мужское имя, значит речь идет о человеческой особи мужского пола. Хотя, конечно, нельзя сбрасывать со счетов эксцентричность некоторых родителей, которые могли назвать Егором дочь. Кроме того… Хм, Егор, конечно, не самое подходящее имя для домашнего питомца, но…

— Ладно-ладно, давай чуть сузим область поиска, — засмеялся я. — Егор, который рядом с Яном.

— Ах этот Егор, — протянула Ева и перестала улыбаться.

Ян выглядел хмурым и напряженным. Я пару минут постоял на остановке, наблюдая как он то нетерпеливо топчется, крутя патлатой головой, то замирает, разглядывая трещины на оттаявшем от снега асфальте. Потом опять начинает озираться. Вчерашний разговор с Евой, в общем-то, только подтвердил мои опасения. Этот самый Егор, который мне в прошлый раз так не понравился, это не какой-то там внезапный ком с горы. Они с Яном знакомы чуть ли не с пеленок. Соседи, учились в одной школе, но близкими друзьями не были. В какой-то момент пересеклись более плотно — когда мамы отдали их в секцию борьбы. Вот только Янчик, несмотря на свою внешнюю здоровенность, оказался к этому виду спорта совершенно непригоден. Недостаточно в его массивном теле оказалось агрессии, стремления к победе и прочих чисто маскулинных черт, необходимых для этого вида спорта. Так что Егор продолжил, а Ян вылетел. И их пути надолго разошлись. Егор тренировал броски через бедро и болевые приемы, а Ян осваивал фоно и сольфеджио. Сходиться заново они начали еще когда Ева с Яном встречалась. Стриженный под полубокс Егор Еве не нравился.

— Бывают такие люди, от которых сразу хочется держаться подальше, — сказала она. — Про них как будто не знаешь, в каком направлении они двинутся. То ли обниматься, то ли морду бить. Каким-то дерганым безумием от них веет, не знаю…

Ева пару раз высказала свое «фи» насчет внезапной нежной дружбы между «цеппелином»-Яном и дерганым Егором, но потом появился я, и это перестало быть ее проблемой.

— Привет, Янчик, — сказал я и похлопал фронтмена «Цеппелинов» по плечу. Тот от неожиданности отшатнулся. Настолько резко, что мне вспомнилось, как один мой давний знакомый с интонациями Дроздова любил рассказывать, что по реакции на неожиданность легко определить, от какой обезьяны произошел конкретный человек. Живущие преимущественно на земле при внезапной и неизвестной опасности срываются с места и отпрыгивают. А привыкшие передвигаться по веткам — замирают. Определенная логика в этом всем, несомненно, была. Если ты обычно болтаешься на невперенной высоте, держась за ветку одной из четырех рук, то дергаться и отшатываться представляет собой куда большую опасность, чем…

— А, это ты, — облегченно выдохнул Ян. — Привет.

Он сунул руки в карманы и скукожил плечи.

— Что хотел? — даже не пытаясь прикинуться дружелюбным, спросил Ян. Еще глубже засовывая руки в карманы.

— Много ты должен? — усмехнулся я.