С другой стороны, я хочу расширяться именно туда, чтобы иметь еще больше кооперации с донскими казаками. Это же, как жить на границе с иностранным государством, при этом без таможни. Тут и торговля, и защита моих земель, или же наем охраны в тот же Военторг. А еще есть у меня мысли спросить казаков о сиротах, или вдовьих бабах, которые готовы были бы выйти замуж.
Верстать в крепостные не нужно, положить только приемлемую арендную плату за землю, или же оклад на работе на многочисленных моих предприятиях. Инструмент есть, скоро ряд плугов освободится, так как земля разрабатывается, но я предполагаю оставлять ряд площадей под луга, так как крупнорогатый скот — одно из важных направлений развития.
Нужно будет еще и проанализировать демографическую ситуацию, посчитать сколько немужних девушек и парней-бабылей. Да и устроить «ярмарку невест». И подобное в этом времени вполне нормально. Вон, друг мой Аракчеев, который, впрочем еще тот дружок, что не поинтересовался моей судьбой, когда я был в Петропавловской крепости, хотя мог по своей службе. Так вот, Алексей Андреевич так и развлекался в иной реальности, когда собирал крепостную молодежь, да пальцем указывал на жениха, а после, руководствуясь только ему понятной логикой, показывал невесту. Брак — это же не только о любви, это еще и о быте, для некоторых, о выживаемости.
— Ну? Чего задумался? — спросил Ложкарь.
— Да, так, мыслю, кабы более казаков, скорее казачат взять на обучение, — сказал я, раздеваясь.
— А и то дело. У нас же с Персидской войны много еще лошадей не пристроенных. Частью сюда гонят, а частью в Саратовское имение князя Александра Борисовича Куракина отвели. Твою долю так же пригонят. Это, почитай тут будет табун до пяти сотен голов. Я думал коней тех продать австриякам. А что? До границы не так и далеко, да еще и по степи идти. Австрийцы отвоевали свое, много потеряли, так что за лошадей цену дадут добрую даже на перекупе, — размышлял Ложкарь, так же раздеваться.
Два голых мужика о деньгах разговаривают… А голые не потому, что… Тьфу… Вот оно, влияние будущего. В этом времени о радуге даже в шутливой форме заикаться нельзя. Так что, да — два голых мужика на берегу реки стоят и разговаривают. А очень уж захотелось перестать быть жеманным аристократом, а просто искупнуться в прохладной, да хоть проверить, работают ли еще навыки мои. В той жизни в бассейн хотя бы раз в неделю, но ходил обязательно, а сейчас ни разу и не плавал.
Навыков нет, а вот понимание, как действовать сохранилось. Так что нужно бы потренироваться. Эх, сейчас бы вот так на бережку голышом постоять, да с Катей… Как давно уже женщины не было? Ужас!
— Хе-хе-хе, — раздался девичий смех из кустов в шагах пятидесяти и стайка девушек выпорхнула из оттуда, некоторые, так и в мокрых рубахах…
Просвечиваются девичьи телеса… Доживу ли до свадьбы, или придется шалить?
— Вот же шельмы! — усмехнулся Ложкарь, провожая девушек взглядом.
— Женим и тебя! — усмехнулся я. — Кстати, тут есть не так, чтобы и далеко небольшая усадьба некоего майора Шардинского Матвея Егоровича. У него дочка… М-м-м! Красотка, молоденькая. Шестнадцать уже должно быть. Так я уже отписался им. Если майор в поместье обитает, а где еще ему быть, когда время сбора урожая близится, то приедут. Через четыре дня хочу прием устроить. Вернее сказать, что и не хочу, но так надо.
— А ты, знаешь, Михаил, коли не спужается девка, что кисти на руке нет, так и женюсь. Вот ей Богу, как дело себе нашел, что покоя не дает, да все хочется устраивать, да работать, так и жить захотелось, сына оставить после себя. Что ж я бобылем-то? Только я, даже не дворянин, — отвечал Ложкарь.
— Справим тебе дворянство. Если что, усыновлю! — засмеялся я и сиганул вновь в воду.
Только вынырнул, как на берегу показался Лешка. Тот самый смышлёный парень, который никогда от меня не отходит, как я приезжаю в Надеждово. Знаю, что он уже отучился в надеждовской школе, причем, как рассказывал мне учитель математики, нанятый год назад, Алексей показывал недюжинные способности к наукам. А еще получалось, что он коммуникабелен, да и отцу, старосте одной из деревень, помогает с управлением разросшегося хозяйства. Может забрать парнишку себе? Подучу, будет мне помощником.
— Барин, ваше превосходительство! — кричал Алексей. — Тамака дамы вышли, да топчут огороды, все выспрашивают, что да как. Об вас спрашивали.
Если и заберу его, то отучать от «тамака» придется долго.
Быстро «впрыгнул» в штаны, натянув сапоги, влез в просторную рубаху. За это время Алексей уже подвел красавца-коня черной масти, и я поскакал на встречу ветру, ну или своей судьбе, раз эта судьба проснулась и решила, наконец, на второй день, выйти на свежий воздух.
Две дамы в белоснежных платьях, с такими же белыми зонтиками от солнца, даже в перчатках, резко контрастировали со мной — небрежно расхлябанным в мокрой рубахе.
— Я прошу простить меня, дамы, за столь фривольный вид. Проводил занятия по обогащению себя здоровьем — плавал, — оправдывался я.
— Мда, месье Мишель, — отвечала на французском языке княгиня Оболенская. — Вы желали смутить дам своим видом, или это не нарочно? При таком кавалере только неприличная женщина не станет смущаться.
И тут до меня дошло, что рубаха прилипла к телу и… А вот и не стыдно. Смотрите, какой мужчина должен быть. Мое тело было поджарым, мышцы бугрились, причем это не накаченные железом и пищевыми добавками, а рабочее мясо. Но, сделать вид, что я смутился, нужно, такие правила.
— Ну, же милочка, — смеясь обратилась княгиня к своей воспитаннице. — Не нужно так смущаться. Или смущайся, но виду особо не показывай. Сие апломб Михаила Михайловича, но не твой. Хотя, да, есть чего смутиться. Олимпийский бог. Кто? Зевс? Нет, не подойдет. Или… Пан? Свирели не хватает только.
— А еще у этого божка были копыта и рога, — проявил я знание античной мифологии.
— Ну, рога… ха-ха… рога… — рассмеялась княгиня. — Это к Катеньке… Опосля свадьбы. Ха-ха-ха.
Тут раскраснелся и я. Не думал, что эта идиома про рога и супружескую измену и в этом времени существует.
А вообще трансформация поведения княгини поражает. Еще в дороге она была если не чопорной, то какой-то официальной, этически выверенной. Но все начало меняться после того, как мы расстались в Москве с Андреем Ивановичем Вяземским, ну и по мере того, как княгиня все больше со мной общалась. И сейчас я вижу не лишенную юмора привлекательную старушку, ну или не такую уж и старую, а пожилую, как сказали бы в будущем, «прикольную».
— Будет вам, — Оболенская махнула рукой. — Чем развлекать дам будете, Михаил Михайлович? Или, как и все мужчины закроетесь занятостью?
— Сегодня у нас пикник, — сказал я, чуть не назвав привычное наименование мероприятия — шашлыки.
— Клевать малозначительное? — вновь веселилась Екатерина Андреевна Оболенская. — Не переживайте, эту французскую забаву есть на траве мы знаем, но, признаться, это то, может, и единственное, что из традиций старой Франции мне не нравилось. А слова интересные «пик ник». А у вас, Михаил Михайлович, есть стихи про птиц?
«Снегири герои — посмотри, словно капля крови на груди…» — подумал я и улыбнулся своим мыслям.
Что было бы, начти я декламировать подобные тексты. Да и на небе тучи… И вот в чем парадокс — я даже скучаю вот по этому, ранее ненавистному творчеству. Цепляет оно, как не сопротивляйся.
— Так уже даже издался вирш про орла. Узник… Читали? — невнятно говорил я, несколько растерявшись. — Есть у меня иной вирш, но он может несколько испортить настроение, в нем про разочарование в людях и опустошение.
— В крепости написали? Оттуда подобные настроения? — спросила Катя.
— Да, — соврал я.
— Ну же, Михаил Михайлович, просим! — сказала княгиня.
— Степь, синея, расстилалась близ Азовских берегов… но измена девы страстной нож для сердца вековой, — прочитал я стихотворение Михаила Лермонтова и, как и предупреждал, настроение княгини сменилось [М. Ю. Лермонтов Два сокола. Полное стихотворение см. в приложении].
