— Тыщ-ды-тыщь, — прогремел залп английских пехотинцев, после второй.

Рано, сильно рано скомандовали британские офицеры начать обстрел. Не было кучности залпа. Между тем, в полку были стрелки из нарезного оружия и им удалось начать отстрел французов. Правда, они как начали, так и закончили, не имея возможности перезарядиться.

— Тыщ-ды-тыщ, — прогремели выстрелы со стороны французов, которые подошли чуть ближе и имели больше шансов попасть, да и численное превосходство более чем в семь раз — это очень важно.

— Бах-ба-бах, — на правом фланге атаки прозвучали выстрелы французских пушек, которые ознаменовали начало главного удара по полку англичан.

Именно фланговый удар отряда Вольфа Тона и части французского корпуса призван был сокрушить англичан и не дать им закрепиться в городских постройках.

— В штыки! — выкрикнул бригадный генерал Юбер и схватился за горло.

Он не слышал, как в двух сотнях шагов английский стрелок совершил выстрел. Этот солдат уже с минуту выцеливал французского генерала, считая, что убив его, можно повернуть сражение в пользу англичан.

Юбер получил смертельное ранение, особенно в тех условиях, в каких оказался бригадный генерал. Не было возможности быстро унести старшего офицера в лазарет. Однако, командующий французскими войсками в Ирландии продолжал скакать на своем коне, постепенно сгибаясь и теряя сознание. Жан Юбер подарил своим войскам ту минуту, чтобы солдаты и офицеры не растерялись после смерти своего командующего, а успели ворваться в боевые порядки англичан.

Исход сражения был предрешен, когда повстанцы вслед за французами ворвались в Голуэл. Многие были вооружены лишь холодным оружием и были неплохими индивидуальными бойцами, если речь касалась топоров, ножей. Три орудия защитников успели развернуться и жахнули картечью по бегущей толпе, унося более пяти десятков жизней, но это было последнее, что удалось сделать англичанам.

— Мы решили важные задачи, граждане Ирландской республики, — вещал Вольф Тон на собрании, которое произошло на следующий день после сражения. — Теперь нашим друзьям из Французской Республики проще присылать нам продовольствие и оружие, а также офицеров и солдат. Кроме того, мы захватили английские склады и этого должно хватить и для вооружения целой дивизии, и для прокорма нашей армии на какое-то время. Почтим память павших героев и отдельно гражданина бригадного генерала Юмбера.

Все присутствующие стали молиться. Вольф Тон не отставал в этом деле. Его речь еще не закончилась. Самое главное еще не сказано. Хотя уже признанный лидер восстания не сомневался, что его предложение найдет отклик.

— И я спрашиваю вас, граждане! Настало ли время объявить о независимой Ирландской Республике? — выкрикнул Вольф Тон, а люди восторженно поддержали его.

Эпилог

Петербург

12 января 1798 года

Зимний дворец давно уже не жил столь яркой жизнью, как сегодня. Павел Петрович был весел, громко смеялся, он даже разрешил устроить большой бал. Мало того, Мария Федоровна, после разговора со своим супругом, оставалась столь довольной, что не стала противиться двум вальсам на балу. Правда их никто не танцевал, так как приглашенное на бал общество, не было готово к подобному снятию запрета на «вульгарный» танец. Дамы одевали пышные платья еще по «екатерининской» моде, а в них кружиться в вальсе — толь смешить людей. Да и не упражнялись в таких танцах. Потому послушали музыку, восхитились ее красотой, да и только.

Одним из вальсов, к моему удивлению, был тот, создание которого приписывают мне [Дога Евгений вальс «Мой ласковый и нежный зверь»]. Как на меня смотрела Катенька во время объявления музыкального произведения, а после и звучания вальса! Сколько в этом взгляде было гордости и обожания. Только ради такого момента можно было украсть у гениального советского композитора Дога его еще не написанное произведение… Нет, написанное, но не им.

Смотрели на меня и иные дамы. Я был в центре внимания, видимо поэтому Катя почти ни разу не отпустила мою руку, а иногда сжимала ее так, что приходилось опасался, как бы не проступила кровь на запястье моей руки. Ревность, она такая… сладкая, когда ревнуют тебя, но лишь в подобных условиях.

Все дело было в том, что обществу стало известно, что некий Сперанский собрался воевать за интересы и честь Российской империи. Он, то есть я, законотворец, поэт, изобретатель, ученый, а еще стремительно богатеющий малый и вот — воевать. Ну а я написал еще и в газету пафосные строчки, которые послал в редакцию, как только Суворов ответил «да» на вопрос о своем назначении.

Прав был Безбородко, когда говорил о важности моего поступка. Александр Андреевич, между прочим, на балу первым ко мне подошел. Не я к нему искал подход, а канцлер нашел меня и поздоровался. Такие моменты при дворе, как взрыв многотонной бомбы.

Тут же я мило пообщался с Александром Куракиным, обвешанном сверкающими бриллиантами. Состоялся разговор и с Васильевым, который не чинясь подал мне руку. Аракчеев, Державин. Ха! Пален подходил, спрашивал, как мое здоровье после пребывания в Петропавловской крепости, мол, многие заболевают в казематах. Скотина! Ничего, сочтемся! Ну и все знали, что я чуть ли не в друзьях у Суворова.

А после средь собравшихся начались пересуды, где даже те, кого я видел раз в жизни, или вовсе не встречал, оказывались знатоками меня и моих дел. Тут всплыл и воздушный шар и пароход, о котором многие слышали, но не придавали большого значения, как это в России бывает с техническими новшествами. Тут же больше ценятся пикантные подробности. Так что и в этом направлении люди начали фантазировать. Главный вопрос — это почему Вяземский, к слову так же приехавший на бал, отдал свою дочь за меня. Главное — это большое приданное Екатерины Андреевны, супруги моей. Невежды. У меня у самого уже больше финансовых возможностей, чем пять таких преданных.

Ну а происхождение… Прав, и еще раз прав, Безбородко. Служба в армии поповича обществом воспринимается, как подвиг.

Что касается Суворова, то он почудил немного, не без этого. Не был бы он самим собой. При встрече с императором заявил:

— Вот, ваше величество, вчера в имении своем пел басом, а нынче думаю: а петь ли мне с Марсом [Суворов имел в виду древнеримского бога войны].

Мало того, появившись при дворе, Александр Васильевич начал чудачить. Вначале он поинтересовался у одного генерала, не скользко или ему на паркете воевать. После поклонился встреченному истопнику. Все сопровождающие были шокированы, а Суворов лишь пожал плечами, да сказал, что сегодня все может быть, а вдруг истопник графом станет [реальные исторические анекдоты].

Это не прибавляло популярности Суворову в глазах Павла, император мог затаить обиду. Правда, и фельдмаршал выказал должное, был почтителен с императором, воздавал восхищение Анне Лопухиной.

— Ваше величество! — эмоционально воскликнул Суворов, когда в очередной раз общался с императором в оранжереи Зимнего дворца. — Мы в раю? Я был уверен, что все русские правители попадают в рай. Благодарю, ваше величество, что взяли меня с собой.

Павел Петрович тогда не понял, что имел в виду старик. А когда Александр Васильевич сказал, что увидел ангела, который может существовать только в райских кущах, указывая на прогуливавшуюся в другом конце оранжереи Анну Лопухину, все, император был готов записать Суворова в свои ближние.

Так что поговорить с императором об условиях будущей военной компании Суворову удалось, как, по его словам, и взять в свою зону ответственности только Италию. Меня смущает только одна формулировка, на которой настаивали австрийцы. По их требованию, действия Суворова должны согласовываться с тем, как действует Михаэль Фридрих фон Мелас, командующий австрийскими войсками.

Оно-то и правильно. Без согласования с союзниками воевать нельзя. Однако, под эту формулировку могут подвести многие запросы из Вены, создающие Суворову проблемы. К примеру, получит пилюлей фон Мелас в Швейцарии, и ничего запрещающего указать Суворову идти туда и выручать союзника не будет. Никакой бумажки нет, или даже честного слова, что подобное не произойдет. Однако, думаю, что от безрассудных приказов из Вены русская армия, если и не будет полностью защищена, то возникнет немало проволочек и необходимых согласований, может, и на высшем уровне, чтобы изменить русскому корпусу ранее заявленную задачу.